— Господин капитан, я и эту мысль понимаю по-иному… Вы состоите в нацистской партии?
— Конечно! Но разве это о чем-нибудь говорит?
— Да! Вы принадлежите к партии, которая совершает преступление против человечества, и каждый, кто сочувствует ей или даже закрывает на ее действия глаза, не только соучастник тяжкого преступления, но и прямой преступник!
— Вот как?
— Да, так! Я не принимаю ни вашей философии приспособленчества, ни вашего оскорбительного предложения!
— Фанатик!
Капитан помимо воли вынул из кармана пистолет.
— Стреляй!
— Не намереваюсь! Это сделают другие, если вы не станете благоразумнее.
Фашист взял со стула кобуру и вложил в нее пистолет.
— Однако я думаю, что ваш фанатизм скоро пройдет и завтра я получу ваше согласие.
— Нет!
— А мы расстреляем всех ваших товарищей! Всех! Вы этого хотите? Нет? Я так и думал: вы коллективист по воспитанию и не можете позволить, чтобы из-за вашего упрямства сотня людей завтра утром легла в противотанковый ров.
— Но это же… — Певец вскочил со стула, но страшная боль в спине остановила его, словно в позвоночник воткнули штык.
— О, прекрасно! — воскликнул офицер, заметив, что пленный побледнел. — В вашем лице я вижу ту самую борьбу чувств, которой вам недоставало в течение нашей беседы. Это хорошо. До свидания, и помните: завтра — или… — Он позвонил, и часовой увел пленного в подвал.
Опять мрак, сырость, боль в спине. Тускло серел полукруг окна. «А мы расстреляем всех… Всех!.. В противотанковом рве…»
Сутулый немец принес ему еду. Много еды. Сразу в трех котелках. В ноздри пахнуло тушеным мясом, луком. На подоконник немец поставил еще флягу с чаем, фонарь и ушел.
«Умасливают…»
Старый немец пришел минут через двадцать. Он принес зеленый матрац и хотел забрать котелок, но еда была не тронута. Сутулый растерялся, опустив до колен свои длинные, как у гориллы руки, и вышел. За дверью часовой повысил голос, после чего немец опять влез в подвал, забрал фонарь и ушел сутулясь.
«Всех товарищей… Сотню людей в противотанковый ров…» Голос капитана издевательски гремел в ушах, а по всему подвалу разливался нестерпимо вкусный запах и разжигал аппетит.
Он сдавил котелок ладонями, смял его и швырнул на пол. За ним сбросил и остальное.
— Умереть, умереть!.. — простонал он и стал колотить в дверь кулаками, чтобы, когда она откроется, броситься на часового.
* * *
Очнулся он перед рассветом. За дверью меняли часового, были слышны голоса, цоканье сапог по камням двора и шум берез на ветру. Ветер, который все же разошелся к утру, залетал даже сюда, в подвал, через незастекленное окно, шевелил тощую лебеду на подоконнике. На ступеньках виднелся зеленый матрац, положенный сухопарым немцем, а на полу валялись котелки. Короткий сон все же притупил голод. Мысли стали спокойнее. Он уже решил, что пленные все равно обречены, а капитан играет на этом. Товарищей ему не спасти, если даже пойти на обман. Он понимал, что жить осталось несколько часов.
