Старик, разоблачившись, поднялся на кафедру, и уж только тогда молодые господа с великой неохотой стали занимать свои места для того, чтобы приступить к изучению греческого языка.
Старый ёж, покопавшись в своей записной книжке, куда он обычно заносил свои отметки, неожиданно сказал:
— Начнем с Абрахама Левдала…
Абрахам огорченным тоном ответил учителю:
— Видите ли, вчера у меня болела голова, и поэтому я не смог приготовить урока.
Мариус с удивлением посмотрел на Абрахама. А старый ёж, улыбнувшись, покачал головой и вызвал другого ученика.
Старший преподаватель Бессесен в течение многих лет сеял пыль древних времен. Он уже давно справил двадцатипятилетний юбилей своей преподавательской деятельности. Область его знаний была невелика, но в ней он был невероятно тверд, как хороший замок.
То, что в школе требовалось по греческому языку, он знал в совершенстве. Он заранее мог сказать, какой вопрос будет задан ученику на экзамене по тому или иному отрывку из предписанных авторов.
И эти свои знания он медленно и кропотливо внедрял с своих лучших учеников. С плохими учениками он не считал возможным возиться, так как полагал, что они всё равно не будут допущены к сдаче экзаменов на аттестат зрелости.
За кафедрой учитель Бессесен сидел сгорбившись и казался совсем маленьким, потонувшим в собственном сюртуке. Рыжие волосы учителя были коротко острижены и торчали во все стороны. Красноватые его глаза лишь изредка поднимались над кафедрой, подбородок уткнулся в книгу.
Это был не то чтобы добродушный, но миролюбивый учитель. Если в классе подсказывали или заглядывали в шпаргалки, он не обращал на это внимания и делал вид, что ничего не замечает и ничего не слышит. Опыт долгой жизни научил его не вмешиваться в течение школьных дел. Кроме того, он не видел дурного в том, что плохие ученики изыскивают для своих знаний какую-либо помощь.
Однако восприятия его совсем не были притуплены. От малейшей ошибки или даже неточности в употреблении имперфекта или аориста он вздрагивал, как от укола иголкой. Впрочем, такая чувствительность относилась только лишь к его предмету. Все остальное в классе как бы не касалось его и было позволительным, за исключением слишком уж большого шума.
В течение ряда лет он неотступно, словно совершая небольшими переходами знаменитый поход десяти тысяч греков,[5] вел молодых людей в глубину веков. И молодые люди короткими дневными маршами покорно следовали за ним, как за предводителем, который со знанием пути ведет их к Софоклу, Гомеру, Ксенофонту и Плутарху.
