На улицах поселка даже в середине дня было непривычно безлюдно. Редко пройдет по селу бесконвойная женщина, да и ее не раз, и не два остановят и просмотрят пропуск — куда ходила и зачем.
Вокруг центрального поселка-лагеря на расстоянии до двадцати километров были построены лагпункты меньшего размера, довольно точно копирующие центральный поселок. Не все они были на виду или рядом с шоссе. Часть поселков с зонами скрывались в лесах, которые постепенно вырубали. Лагеря-детки были, пожалуй, пострашней центрального. Тяжелейшая работа на лесоповале, на земляных работах по осушению земли для огородов была возложена на тех женщин, чьи «дела» имели трудно читаемый шифр «ЧСИР» или «КРТД». Возраст и состояние здоровья принимались в расчет лишь тогда, как «свалится». Тогда больница, какое-то лечение, мало эффективное для организма, утратившего способность защищать себя или воспринимать помощь.
При таком режиме «члены семей изменников родины» и «троц-кистки» чаще, чем другие заключенные уходили в мир иной, как и было запланировано на Лубянке.
К числу мини-лагерей на Эльгене относился и поселок-зона Колымской опытной станции. Этот поселок имел большие распаханные земли, часть их принадлежала опытной станции. Там научные сотрудники и их помощницы — заключенные — проводили опыты на делянках, всю ту необходимую крестьянскую работу, без которой нельзя вырастить никакого продукта на земле.
История Колымской опытной станции, как она стала известна Морозову, не блистала особенными взлетами продуктивности и, тем более, открытиями в агрономии севера. Какая-то фатальная беда висела над этим опытным учреждением, единственным на огромном пространстве северо-востока страны.
Морозову рассказали, что место для строительства поселка, теплиц и полей с самого начала определяли не ученые, а сам хозяин Эльгена майор Калдымов, человек ЧК-НКВД, не имеющий понятия о таких материях, как земля, растение или наука, не говоря уж об экологии, селекции и тому подобных премудростях.
Майору понравилось зеленое местечко в пойме Колымы, и он настоял, чтобы эту долину превратили в пахотное поле. Возражения об опасности затопления при разливах реки он посчитал за «детские». И гордо повторял эту мысль в течение двух лет, когда река смиренно не доходила до полей при весенних и летних разливах.
На третий сезон летний разлив смёл все делянки и гряды, постройки и службы, оставив на этом месте только галечные отмели и бугры из отмытого песка.
