Проснувшись следующим утром, я еще несколько секунд пребывал в полусне и только потом понял, что красное пятно в противоположном конце каюты — это Роджер в пижаме. Он только начал одеваться. Увидев, как я повернулся на койке, он задал неуместный вопрос:
— Ты проснулся?
Я издал звук, который мог означать все, что угодно.
— Тебе не обязательно вставать, — объявил Роджер. Его голос, и без того громкий, теперь трубным гласом судьбы ворвался в мое затуманенное сном сознание. — Еще только восемь.
Я застонал, а Роджер, не обращая на меня внимания, продолжил:
— Собираюсь сам отвести яхту в Хорнинг. Я говорил тебе вечером. Там и позавтракаем. Вы все еще можете поспать.
Он надел тенниску, серые фланелевые брюки и вышел из каюты, шлепая босыми ногами. До меня донесся скрип тросов при подъеме паруса, затем шаги по палубе и звяканье якорной цепи, которую он укладывал, а потом тихий плеск воды о борта, когда судно пришло в движение. Убаюканный едва слышным плеском волн, я снова задремал.
В половине девятого я окончательно проснулся, выбрался из койки и через носовой люк поднялся на палубу. Утро выдалось ясным и тихим. В воздухе чувствовалась прохлада, но небо было безоблачным. Легкий западный ветер раздувал парус. Оба берега реки заросли высоким зеленым камышом, среди которого поблескивала вода, когда в ней отражались солнечные лучи.
Меня охватило ощущение легкости и беззаботности — на мой взгляд, это особый дар равнин.
— Чудесный день, Роджер! — крикнул я нашему капитану, которого не мог видеть, потому что крыша каюты заслоняла от меня кокпит[5].
Роджер как раз проходил излучину у Солхаузского плеса и ответил не сразу. Затем, после окончания маневра, до меня донесся его бодрый крик. Я посидел наверху еще немного, но затем вдруг понял, что пожилому джентльмену не стоит прохладным сентябрьским утром торчать на палубе в одной пижаме, поэтому поспешно спустился в каюту, взял полотенце и направился к умывальнику, который располагался у ведущего наверх трапа. Во время умывания до меня доносились голоса из других кают. Разобрать мне удалось только одну произнесенную хрипловатым голосом фразу: «Доброе утро, милый». По всей видимости, это Тоня.
Затем послышались довольно громкие звуки песни «Лесной царь»[6]. Когда музыка смолкла, бодрый голос что-то произнес по-немецки, и раздались вступительные аккорды «Форели»[7]. Я вспомнил, что тевтонские боссы радиовещания твердо убеждены: домохозяйки, моющие посуду после завтрака, должны слушать хорошую музыку. Я вернулся к своей койке, облачился в старенький костюм и открыл дверь каюты, чтобы лучше слышать.
