. И все же осенью 1915 года Есенин не смог продолжать учебу в «Шанявке», ибо «должен был уехать обратно по материальным обстоятельствам в деревню»
[228].
Пребывание в университете Шанявского имело еще одно большое значение для Есенина. Здесь он, по его словам, «столкнулся с поэтами»[229]. В «Шанявке» Есенин познакомился с молодым поэтом Василием Наседкиным, дружбу с которым поддерживал потом все годы; здесь же встретился с ивановским поэтом Николаем Колоколовым, а немного позднее - с Иваном Филипченко и Дмитрием Семеновским и другими. В свободные вечера собирались у кого-нибудь из шанявцев, читали свои стихи. «Комната Колоколова, - вспоминает Д. Семеновский, - на некоторое время стала моим пристанищем. Приходил Есенин. Обсуждались литературные новинки, читались стихи, закипали споры. Мои приятели относились друг к другу критически, они придирчиво выискивали один у другого неудачные строки, неточные слова, чужие интонации»[230]. Как-то в один из таких вечеров, сидя у Колоколова, перелистывая «Журнал для всех», «Есенин встретил в нем несколько стихотворений Александра Ширяевца; стихи были яркие, удалые… Есенин загорелся восхищением.
- Какие стихи! - горячо заговорил он. - Люблю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский!»[231].
Весенние, пахнущие смолистой сосной и луговыми травами, озорные и грустные стихи Есенина, с их неожиданно прекрасной и вместе с тем такой естественной образностью, были встречены шанявцами с явным интересом. «На фоне модных декадентских поэтических течений его стихи, - вспоминает Б. Сорокин, - для нас явились радостной неожиданностью»[232]. «Даже строгий к поэтам непролетарского направления Филипченко, пренебрежительно говоривший о них: „мух ловят“, - даже он, прочитав… свежие и простые стихи Есенина, отнесся к ним с заметным одобрением»[233]. Еще больший интерес к стихам Есенина появляется у его товарищей по университету в 1914-1915 годах, когда стихи Есенина все чаще появляются в печати… Май 1914 года. Есенин читает новые стихи. «Живые, согретые чувством молодости строки стихов властно берут в свой плен сердце слушателя:
Черная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить?
Выйду на озеро в синюю гать,
К сердцу вечерняя льнет благодать.
Где-то вдали, на кукане реки,
Дремную песню поют рыбаки.
Оловом светится лужная голь…
Грустная песня, ты - русская боль. (1, 142).
А он все читал, и его голос то задумчиво рассказывал о равнинах, „где льется березцовое молоко“ и „рассвет рукой прохлады росной сшибает яблоки зари“, то грустил „о радости убогой“, то звенел и трепетал, как птица, рвущаяся в полет… И тогда нам стало ясно, - замечает Б. Сорокин, - что Сергей уже переступил тот порог, за которым лежит большой путь мастерства и вдохновения»
