Она быстро отвернулась, выдохнув, как мне показалось:
— Идиот!
Пораженный, я отстранился, но ничего не сказал. Я все не мог соотнести образ этой превращающейся в женщину девушки и той двенадцатилетней девчонки, которая и тогда поражала двор своей красотой и воспитанностью.
Куда делась внучка герцогини, которая никогда не перечила старшим по титулу, не то чтобы приставлять им меч к их горлу?
— На каждый стол я раздал по монологу. Ваша задача проанализировать его в парах, — пояснил мистер Силайа.
Я переключил внимание с нее на лист бумаги.
— Быть или не быть, вот в чем вопрос…
Я нахмурился, читая трагические рассуждения Гамлета об аргументах за и против самоубийства, потом снова поднял глаза на нее.
— Что? — со злостью спросила она. — Почему вы все время смотрите на меня?
Ну вот, приплыли, на нее и смотреть уже нельзя!
Я быстро пробежал текст глазами.
— Образное изображение болезни. — Я провел ручкой над листком. — Вот здесь.
— Помощь мне не нужна, — упорствовала она, хотя ее страница была пуста.
Мои брови удивленно приподнялись.
— Но задание было анализировать в парах.
Она наклонила голову, спрятавшись за завесой густых волос, и начала что-то писать.
То есть делиться она не намерена? Ладно.
Я тоже принялся писать.
Анализ монологов был закончен, и она почти все время сидела молча, отвечая на вопросы, только когда ее вызывали. Когда же прозвенел звонок, она принялась, как обычно, медленно, даже лениво собирать вещи в рюкзак. Можно было подумать, что она устала… или надеялась, что я уйду быстрее. Но я не ушел (мне не хотелось снова оказаться в толпе сопровождающих), а оставался недалеко от двери, когда мистер Силайа попросил ее подойти. Она шла медленно, так сильно сжимая лямки рюкзака, что побелели костяшки пальцев. Казалось, она знала, что ее ждет.
— Необдуманно. Самоуверенно. Оскорбительно.
Он протянул ей листок, на котором, похоже, было написано сочинение. Она опустила голову.
— Не говоря уже о том, что эта работа гораздо ниже твоего уровня.
Он поднял взгляд на меня. Я все еще стоял у дверей класса, в котором уже не осталось никого, кроме нас, и делал вид, что внимательно изучаю определение наречий, которое висело на стене.
— Отэмн, я разочарован. Я-то как раз могу понять, как непросто тебе приходится в этой школе. Неужели ты думаешь, что мне среди учителей намного проще? И ты, однако, платишь мне такой грубостью.
Глядя на стену, я удивленно приподнял брови: что же она могла написать в этом сочинении, чтобы до такой степени его оскорбить?
