У Лавра рано обнаружился музыкальный слух. Восьмилетним мальчуганом он играл на балалайке, а услышав серебряные переливы тальянки, бросал все детские забавы, бежал туда, где раздавались ее волшебные звуки.
Однажды на весенней ярмарке у пропившегося бродяжки Василий Алексеевич купил сыну однорядку с колокольцами. Была она старая, и знакомому мастеру пришлось изрядно повозиться, зато вскоре Аргентовские уже устраивали домашние концерты: младшая сестра, Наташа, подыгрывала Лавру на гитаре, отец брал в руки балалайку, мать пела.
Способности молодого Аргентовского к музыке заметил хозяин мельницы, известный в городе меценат Смолин. По его протекции (даже денег не пожалел) Лавр поступил в Петербургскую консерваторию, но закончить не удалось — призвали на действительную службу. Попал на Балтийский флот. Там встретился с хорошими людьми. Пошел по стопам отца — стал членом партии большевиков. Был связным между Центробалтом и одной из подпольных организаций Петрограда. И вот — ночь на 26 октября. Штурм Зимнего.
…В наступившей темноте скрипнуло кресло.
— Засиделись мы, однако… — Климов зажег десятилинейную лампу, прикрутил фитиль. Разминаясь, прошелся по кабинету. Остановившись против Лавра, сказал: — У меня такая задумка. Пока никому ни слова — кто ты и что ты… Твой мандат останется у меня. Поступишь работать в милицию. Без моей помощи, разумеется. Приглядись, что к чему. Но много времени дать тебе не могу. Каждый человек на счету, сам понимаешь. Начальником милиции сейчас Пляхинский. Он — эсер, атаман Ведерников — тоже. Может, одна шайка-лейка?.. Милиция располагается тут, на первом этаже, но ты ко мне ни шагу. Понадобится, сам тебя найду. Если не по душе задание, скажи, неволить не стану.
— Нет, почему же… Я — член партии большевиков и от любой, самой черной работы не отказываюсь. Хотя сомнение берет: справлюсь ли? Уж больно должность не по характеру.
Климов хлопнул матроса по плечу.
— Надо, дорогой братишка. Больше некому.
На другой день Аргентовский был в приемной начальника милиции, у которого только что закончилось совещание. Сотрудники с веселым гомоном расходились по рабочим местам — хлопали двери, стучали по полу кованые сапоги, слышался смех.
Лавр сунулся было в кабинет Пляхинского, но секретарша, миловидная девушка в шляпке со страусовым пером, грудным голосом сказала:
— Извините, Иван Парфентьевич не любят, когда без доклада, — и, решительно оттеснив матроса, скрылась за дверью. Выйдя, объявила: — Велено немного подождать.
