– Насколько я помню суть ворчания королевского дядюшки монсеньора Бернара, аббат Алкуин всегда против любого нарушения справедливости, и предпочитает честность и равноправие в отношениях самым веским военным аргументам. Это монсеньору Бернару не всегда нравится, потому что не нравится большинству королевских баронов, которые привыкли грабить безнаказанно, и не отвечать за это ни перед кем. Тройная пошлина – это форма того же самого грабежа…
– Вот именно… Вот именно… – загалдели купеческие старшины.
– И ещё королевский дядюшка каждый день сожалеет, что его доводы относительно государственного устройства не имеют на Карла того влияния, какое имеют советы Алкуина. Обычное ущемление права военного решения перед правом законного решения, но баронам такое решение не нравится, они всегда предпочитают военные методы…
– Да, наверное, ты прав… – согласился Годослав. – По крайней мере, когда мы очно обсуждали с Карлом наш договор, Алкуин присутствовал непременно, и Каролинг всегда с ним советовался, и часто позволял себя убедить, хотя и не всегда. У Карла превалирует собственное мнение. Напишите письмо Алкуину. Я подпишу несколько строчек от себя…
– Так что, испортили? – показал на подготовленный пергамент один из старшин, похоже, самый бережливый.
– Алкуину можно на простой бумаге писать. Чать есть простая бумага? – сказал Дражко. – Аббат не обидится. Да и сам король обычно простой бумагой пользуется…
– А писать, кстати, – добавил Годослав, – рекомендую не рунами, а франкской латиницей. Если среди вас никто так не пишет, попросите волхва Ставра. Он латиницу знает… Франки наши руны читать не умеют…
– Найдутся, княже и у нас грамотеи, чать, народ мы – не глупее франков. Не нам их ремесленники нужны, а наши пока им требуются… – согласились старшины.
– И пришлите мне письмо. Можно прислать просто с нарочным, поскольку вопрос мы уже обсудили. Я просмотрю, и подпишу… Ещё вопросы есть?
– Нет, княже.
– Всё, можете идти… Письмо передайте Сташко, от него же и получите после подписи.
Старшины уважительно, но с достоинством раскланиваясь, двинулись к двери. Только после их выхода Дражко прошёл к свободному креслу, и сел, бросив на стол между собой и Годославом разрубленный лук и стрелы. Котенок пардуса встал, и потянулся, чтобы обнюхать, и, возможно, лизнуть стрелу, но Дражко сразу снял котенка, и поставил его на пол, где тот тут же сделал большую лужу.
– Что это? – спросил князь, и протянул руку к стрелам, которые упали к нему ближе.
