Необычайно лютый мороз пришёл внезапно, за одну единственную ночь крепко сжатыми колючими пальцами обхватив Славен, Ильмень-море, Волхов и все окрестности. Брёвна городских домов, городские стены, тротуары и дороги, мощёные такими же брёвнами, мосты – всё, что сделано из дерева, на ночном морозе потрескивало проникшей в них долговременной осенней сыростью, и это заставляло домовых слуг чаще бегать в решётчатые дровяные пристрои[111], чтобы к утру растопить печи пожарче. Хорошо еще, что снег лег раньше. Старики говорили, что если снег ложится на сухую подмороженную землю, то это к неурожаю, потому что земля с осени не успела влагой пропитаться. А если снег ложится раньше морозов, если идет сначала мокрым, а, порой, и вместе с дождем, то урожай на следующее лето обещает быть отменным.
Гонец из Карелы прискакал на рассвете, традиционно приходящем зимой поздно – всю ночь, надо думать, и не одну, без роздыху гнал коня, и был сразу проведён к Вадимиру, который уже давно поднялся, и даже успел сходить на городские стены, чтобы ещё в темноте посмотреть, как там обстоят дела. Вадимиру не нравилась торопливая суета варягов-русов вокруг пленения князя Войномира, и он ожидал каких-то активных действий со стороны соседей, может быть, даже попытки освободить князя силой, которая у русов имелась, но которой явно недоставало словенам. Это заставляло быть готовым к любым неожиданностям, но быть полностью готовым возможности тоже не было – то там, то здесь в обороне просматривались прорехи, и это сильно беспокоило. Война в Бьярмии забрала немало средств, которые раньше посадский совет по требованию князя Буривоя безвопросно выделял на дружину и на оборону города. Чем-то приходилось жертвовать, и Буривой жертвовал обороной, поскольку с самой Русой не воевали уже давно, и этот участок казался наиболее спокойным.
Гонец снял шапку, как и полагается по обычаю, и расстегнул овечий тулупчик, чтобы сразу не взопреть в тепле.
– Нос и щёку отморозил… – соболезнованно констатировал Вадимир, разглядывая его. – Потри-ка рукавицей, потри…
Провожавший гонца вой стражи громко хмыкнул, и потёр себе нос. Нос у него был и без того красноват, а теперь, показалось, в полумраке засветился. И только после этого вой вышел.
– С ветру это… – гонец всё же и нос, и щёку тоже потёр, но только рукой, поскольку меховые рукавицы его были вдеты в рукавицы кольчужные, и ими обмороженную кожу тереть рискованно – до кости ободрать можно. Но потом глянул долгим взглядом на Вадимира. – И ты, княже, на случай, тоже лицо закрывай… Нехороший ветер… Жжёт уж больно сильно…
