Из воспоминаний Павла Николаевича Милюкова:
К концу первого же месяца Второй Думы левые не вытерпели сравнительно спокойного течения дел. К серьезной комиссионной работе они не были подготовлены. В Думе стало скучно. Нет драматических сцен, нет захватывающих эффектов. (…) В результате поднялся тон выступлений левых, особенно крайних, усилились и участились антиконституционные намеки. (…) Позднее, в 1912 году, правительство подкинуло думским большевикам шпиона и провокатора Малиновского, и охранка сочиняла для него революционные речи. Мне пришлось открыть в «Речи» кампанию против левых. Напрасно я убеждал их, что они «каждую минуту подвергают опасности Думу», что они «рискуют не только этой Думой, но и избирательным законом»: предупреждал их, что «Третья Дума не соберется в этом составе» и что «то, что они потеряют теперь, наверстать нелегко». (…) Разгон Думы был, в сущности, решен после грубой речи депутата Зурабова против армии, произнесенной во время моего отсутствия.
Из воспоминаний Федора Александровича Головина:
После так называемого «Зурабовского инцидента» (депутат Зурабов во время обсуждения в Думе в апреле 1907 года законопроекта о новобранцах обвинил армию в том, что она способна «великолепно воевать» только против собственного народа. – Н. Е.) (…) я не торопился быть у государя. (…) Однако 6 мая, в царский день, я был вынужден ехать в Царское Село, так как получил официальное приглашение. (…) В то время положение Думы было шаткое. (…) Я решил просить аудиенции. Я был принят государем в Петергофе 17 мая около 6 часов вечера в небольшом кабинете. Когда я вошел в кабинет, государь встретил меня стоя около двери. Подав мне руку, он молча глядел мне в глаза. (…) Я передал ему письменный доклад о деятельности Думы. Он взял его и продолжал молчать. (…) Я твердо заявил, что желаю сделать устные разъяснения к представленному мной письменному докладу.
«В таком случае сядем», – сказал государь и повел меня в стеклянный фонарь с видом на море. Мы сели за маленький круглый стол друг против друга. Государь снова уставился на меня молча, выжидая, что я ему скажу. (…)
Он слушал меня внимательно, но с холодным выражением лица. Я видел, что он питает ко мне враждебное чувство, но сдерживается. Выслушав мою довольно длинную речь и ничего на нее не возразив, государь встал со словами: «Раз мы с Вами беседуем, я воспользуюсь случаем, чтобы выяснить некоторые интересующие меня вопросы, касающиеся Вас и Думы».
