- Дочь Анисья стала монахиней Агриппиной. Вслед за своею старшей сестрой инокой Феодосией. Устина пока при ней в тверской женской обители.
- Ждёт свадьбы с Косым? - спросила Евфимия.
- Не до свадеб нынче, - поцеловал дочь отец. - Вот войдём в Москву, там и заварим кашу. Отказалась ты от хорошей доли, осчастливила племяшку, - глухо бормотал он. Оживился, лишь перейдя мыслями на иное: - Вот домой вернёмся, познакомлю тебя с арабской грамотой. За год жизни в Орде сам её познал от тамошнего своего знакомца мавра Абдаллы. И книг кое-каких привёз, да за несчастьями нашими забыл показать тебе.
- Приятных снов, батюшка! - пожелала дочь.
В одрине теплился светец. Бонедя лежала вниз лицом на широком ложе. Евфимия ласково прикоснулась к её лопатке, выступившей из-под сарафана. Спина шляхтянки стала вздрагивать.
- Ты плачешь? - удивилась боярышня.
- Разбачила сё, - сквозь всхлипы подтвердила Бонедя.
- Переживаешь, человека убила? - предположила боярышня и, желая успокоить, привела строки из Священного Писания:- Пророк Осия сказал: «Ефрем… каждый день умножает ложь и разорение». Конечно, не Картача Ефрема имел в виду, однако Картач тоже лжец и разоритель, да и мало того - тайный головник. Сколько прервал жизней, пальцев недостанет счесть. И нас бы погубил, если б не ты…
- Не то! - резко обернулась Бонедя. Глаза сверкали, губы дёргались. - Тьфу Ефрем! Тьфу Картач! Една! Една! Два, чши, чтэры роки - една!
Она уткнулась в плечо прилёгшей с ней рядом Евфимии и вновь затряслась в рыданиях.
- Не считай, будто ты одна, - уговаривала боярышня. - Нас всё же двое. А амма Гнева? А двенадцать её сестёр? У нас множество врагов, а мы вместе. Сама страшусь одиночества. Надвигается сырой тучей. Чую студное дыхание. Сония ужасны, боюсь спать. Батюшка нехорошо снится. Видела, он, будто беззенотный, ходит, растопырив руки, ищет путь. Стремлюсь направить, не достигаю: глубокий ров разделяет нас. Да ты спишь? Мжишь веки? Спи пока спокойно. Мы в монастыре. Хоть ты и латынка, мы под защитою всех наших святых, под молитвенным их покровом…
Карета стучала, скрипела и продувала всеми своими щелями. Не карета, а таратайка. В разбитых оконцах с остатками слюды виднелась скачущая малая обережь, всего-то человека три - Кумганец и двое недавно нанятых. С ними скакал, выделяясь дородностью, всадник в тёмном бахтерце, сам боярин Иван Дмитриевич Всеволожский. Он поспешал с дочкой и её спутницей в освобождённую от Василиуса Москву.
