Внезапно для всех галицкий властелин подступил к старцу с поднятыми горе, трясущимися кулаками:
- Доколе посхимленные потомки бояр Лопотовых будут меня учить жить? Изведись отсель!
Монахи увлекли старца. Игумен с братией удалился.
- Проклятый племянник, в грех меня ввёл! - опомнившись, сокрушался Юрий Дмитриевич.
Фёдор Товарков не утерпел уколоть его:
- В Притчах Соломоновых сказано: «Как воробей вспорхнёт, как ласточка улетит, так незаслуженное проклятие не сбудется».
- А ещё в тех же Притчах, - не утерпел поддержать товарища Фёдор Лужа, - «у глупого тотчас же выкажется гнев его, а благоразумный скрывает оскорбления».
Тут лопнуло терпение безмолвствовавших из последних сил Косого с Шемякой.
- Если наш отец глуп, - закричал Косой, - то вы будете мертвы!
- Сгиньте с глаз! Истребим с жалкой вашей охраной! - вторил ему Шемяка.
Оба воеводы не заставили себя ждать. Кони их были наготове. И зарогаченная застава не помешала. Буйный клуб пыли пополз по Ярославской дороге в сторону Москвы.
Догонять неудачливых посольников распоряжения не последовало.
- Гдзе се бэньдзе можна зачшимаць на ноч? - спросила Всеволожу Бонедя.
- Где переночевать тебе? - Евфимия сжала руку полячки. - Там же, где и мне.
- Я провожу вас к покоям боярина Всеволожа, - пообещал Корнилий.
- А сам ты, светлый юноша, - спросила боярышня, - куда направишь стопы?
Их ангел-хранитель закинул голову и ушёл мечтательным взором в голубой мир небес.
- На моё счастье, - ответил он, - подвижник Григорий Пелшемский Божьим промыслом оказался здесь. Испрошу благословения вместе с ним добраться до Вологды. Он направит меня в обитель.
Втроём вошли в ворота монастыря. Евфимия истово трижды перекрестилась на золото крестов в голубизне неба. Бонедя, как агарянка, любопытно смотрела по сторонам.
- Опомнилась!.. Добралась!..
Иван Дмитрич прижал дочь к широкой груди, и она впервые за много месяцев почувствовала себя хорошо.
Покои боярина в монастырской гостевой хоромине состояли из двух палат, соединённых сенями, имели отдельный вход. В сенях и произошла встреча. Всеволож только что переоблачился в домашнее: поярковый колпак и сорочку, расшитую по воротнику и рукавам шёлком и золотом. При виде ослушной дочери на его лице и следа суровости не возникло. Радость покрыла всё.
Евфимия, оторвавшись от отцовой груди, обернулась. Корнилия уже не было. Насупленная по-сиротски Бонедя оставалась в сторонке.
- А, старая знакомка? - покосился на неё боярин. - А где Полагья?
