Вроде бы густы ряды ратников, да нет в них ещё строгого воинского единообразия: кто с длинным копьём, кто с короткой сулицей, кто с топорами на длинных рукоятях, а кто и с рогатиной. Вместо кольчуг толстые, часто простёганные войлочные, а то и суконные тегишеи. Длинные узкие щиты обиты полосами железа. Кто побогаче - в клёпаных шеломах, кто победнее - просто в шапках. Правда, и шапки крест-накрет покрыты нашитыми полосками жести. От прямого удара, конечно, такая шапка голову не убережёт, однако же все лучше, чем простоволосу быть. Кое у кого из-под тегилей[48] торчат долгие подолы посконных рубах.
Глядя на жёсткую, уверенную поступь рязанских копейщиков, плотнее сбиваются москвичи, стягивают рукавицы, затыкают за пояса, поплёвывают в ладони, как перед дракой. Бечь то им некуда. Позади них в кованых кольчугах конные боярские дружины, Юрьева сотня.
Конечно, Даниил Александрович не поставил княжича биться в челе войска. Несподручно княжичу пешим биться. Да и Юрий о том боле не поминал. Протасий Вельяминов, разбив конную дружину на два рукава, поручил Юрию вывести свой рукав в нужный миг. А когда тот миг наступит, мол, лишь ему, Протасию, ведомо.
Эх, кабы не наказ батюшки слушаться боярина Вельяминова, так Юрий сейчас бы гикнул, вырвался ветром из-за спин пешцев да и взрезал бы, разметал на стороны рязанского «ежа»!
Лихо в сердце и знобко! Не терпится Юрию стакнуться в схватке. Не столько зла в сердце много, сколько удали и жажды славы! И жеребец под ним горячий, звенит серебряной обрядыо, кидает с губ жёлтую пену. Одно скверно: дорогая зерцальная броня, шлем княжий с высоким шишаком, которые ещё загодя он на войну заготовил, в Москве остались. Пришлось довольствоваться тем, что боярин Плещеев для него в обоз сунул - пластинчатой кольчугой московской ковки. И то, как ещё догадался старик, что сгодится!
Нет, зерцальная-то броня куда бы более его личила, чай, не раз он её на Москве примеривал! Да ведь вон как несуразисто вышло! Не его война - батюшкина…
А Даниил Александрович, от заутрени благословив войско, не из опаски, а по внезапной сердечной хвори остался в стане. Да и, честно признаться, хоть и Невского он сын, а не его это было дело - полки водить. Сейчас в просторном шатре из бычьих шкур он стоял на коленях перед походной иконой Спасителя, молил о Москве.
Вот уж верно сказывают: загад не бывает богат. Кажется, все продумал, предусмотрел, а не по его загаду складывалось! Однако знал Данила, сколь изменчива бывает судьба, и, пока окончательно не решилось дело, не гасил лампадку надежды в душе и истово бил поклоны:
