- На то тебе и три дня, чтобы пальцы в кулак собрать! - жёстко, не терпя возражений, сказал Данила и поднялся с резного стольца.
Знаком Даниил задержал в горнице боярина Плещеева, считавшегося пестуном старшего княжича. Впрочем, какой уж пестун был из старика Плещеева - одно название, ему самому пестун был надобен. А уж перед Юрием-то он трепетал, как кура перед ястребом.
- Где Юрий? Нет почему?
Плещеев опустил глаза в пол: виноват, мол…
- Так ты ведь сам, батюшка, обругал его давеча, - сказал вдруг Иван. - Он, знать, и отчаялся.
- Что?
Иван улыбнулся:
- Да я говорю: чай, гдей-то пережидает, когда ты к нему переменишься.
Он поднял на отца бесцветные и безвинные глаза:
- Может, он в Поддубню подался?
- Ты почём знаешь?
- Так он мне, батюшка, сам сказывал…
- Что?
- Что, мол, поддубенцы на него напраслину возвели, а ты на него за то и прогневался.
Данила махнул рукой:
- Найти Юрия… Горница опустела.
Даниил Александрович вновь опустился на точёный из цельного дерева удобный столец с высокой спинкой, с ласковыми, за многие годы княжения до блеска протёртыми подлокотниками, уставился невидящим взглядом в дубовые плашки пола. Век бы сидеть на этом стольце да править любезной ему Москвой. Да ведь время неверное, коли так на Москве засидишься, решат, что ты слаб. Не ты, так к тебе придут!
Переломил Даниил людишек! Ни на миг и не усомнился, что переломит, а всё же нехорошо, тревожно было у него на Душе. Да ещё жаба к груди подкатила. Под самое горло. Дышать не даёт. Ужели прав отец Порфирий? Ужели правы те, кто смущают душу сомнениями, все эти Семчинские, Редегины, Блиновы, Деевы… Как смеют они перечить князю своему, когда из рук его кормятся? Ужели их правда сильнее страха? Тогда чего стоит его княжья правда?
Бона, сказывают, Юрия-то на Москве посильней его, Данилы, чтят! Потому как в руках у Данилы хлеб да Божие вразумление, а у Юрия-то в руках кнут! Что на Руси сильнее? Что на Руси важнее-то?
Вона и Ботря-то до чего добалакался: ставит его, Данилу, на одну доску с Андреем бешеным! А коли ставит, знать, и он в его глазах того стоит! Знать, и от него, Данилы, ждёт Русь страха и крови! А он, Данила, лишь о Москве заботится! Но как её поднять над другими без страха и крови?
И не знает Даниил Александрович, противно ли его душе сравнение Акинфа Великого или лестно?!
Одно знает: отныне, как бы и кто ему ни противился - по его будет!
- Я сему месту князь! - неожиданно властно, упрямо, в голос, точно ведёт с кем-то спор, произносит Даниил Александрович.
