— Хорошо,— ответил дежурный.— Сообщаю на КПП[1].
На флангах заставы тоже вышки. Одна из них деревянная, с крутой лестницей. Наверху дощатая будка с узкими окошками. В ней телефонный аппарат и пирамида для оружия. Будку опоясывает открытая площадка с низким барьером. К барьеру прикреплена стрелка для определения курса самолетов и брезентовое ведерко с водой.
С трех сторон к вышке подступают пески, с четвертой — камышовые заросли. Они зеленой каймой оторачивают берег, подталкивая друг друга белесыми головками.
Река гонит на юго-запад заправленные мазутом и нефтью воды. Подгоняемые течением, кружатся смытые с берега коряги.
Вдоль дозорной тропы, постепенно забирая влево, тянутся телеграфные столбы. Когда поднимается ветер, они обрываются за изгибом реки. В хорошую погоду видно, как они разворачиваются на север и, перевалив через холмы, пристраиваются к линии узкоколейной железной дороги.
Кое-где река расширяется, заглатывая поросшие тугаями островки.
На противоположном берегу тоже пески — серые, однообразные.
Солнце подбирается к зениту. Печет.
Горячий воздух обжигает лицо. Дышать трудно. Николай Бегалин, солдат первого года службы, не успевает вытирать пот вафельным полотенцем. Он то и дело спрашивает у старшего наряда:
— Какая сейчас температура?
Ефрейтор Ковалдин отвечает спокойно:
— Градусов тридцать, не больше.
Бегалин не верит и вздыхает.
Вниз по течению спускается катер. За кормой вскипает вода.
Бегалин облизывает пересохшие губы и косится на брезентовое ведерко. Петр Ковалдин перехватывает его взгляд.
— Потерпи.
Бегалин с завистью провожает катер и, опустив бинокль, смотрит на солнце. На мгновение кажется, что ослеп.
Судорожно хватается за перила. До боли сжимает веки. Не сразу решается открыть глаза. Удивительно — и песок, и вышка, и Ковалдин, и собственная гимнастерка — всё выглядит синим.
Ковалдин бросает сердито:
— Не смотри на солнце!
— Как ты думаешь, Сколько сейчас градусов, а? — снова спрашивает Бегалин, засовывая полотенце за воротничок гимнастерки.
— Тридцать пять,— неохотно отвечает Петр. На самом деле не меньше шестидесяти, но так, ему кажется, Бегалину легче переносить жару.
В рубку катера влетали брызги.
Никита свесился за борт и подставил ветру счастливое лицо.
За кормой болталось брезентовое ведерко, точно такое же, как на вышке, где изнывал от жары Бегалин. Кошевника не меньше мучила жажда.
Старшина сверхсрочной службы Вениамин Анатольевич Пологалов утверждал, что если выпить кружку соленой воды, потом можно хоть день бродить по пескам. Никита пил соленую воду и хвастал, что совсем не страдает от жажды. Но потом сознавался, что это средство не помогает и бегал за старослужащими, выспрашивая другой «секрет». Он много пил и потел.
