Абхазские базарчики радуют разнообразием зелени, овечьего сыра и всевозможных фруктов. Любопытно, что цена на обыкновенную картошку тут выше цены на гранаты, кукурузу, уж не говоря о грушах и яблоках. Набрав продовольствия, я тронулся в обратный путь, и у речки притормозил. Теперь у меня был припасен целлофановый пакет, и я принялся собирать дармовой живой деликатес. Выбирал я особей покрупнее, и, тем не менее, минут за сорок пакет свой объем исчерпал. Раки шуршали, протыкали острыми клешнями целлофан, но выбраться не успели. Слишком близко текла от эстонских домиков эта речушка. Как порядочный человек, после базарчика и легкой трапезы, я планировал усесться за машинку. Но с поимкой раков трапеза превращалась в пир. Пировать одному, по привычке голодного послевоенного детства, мне всегда совестно. Я пошел приглашать сторожа и его домочадцев, но сперва поставил кастрюлю с водой на плитку. Сторож оказался дома, рядом хлопотала и его супруга, дети учились, а представительница старшего поколения, матушка сторожа, страдала больными ногами и дальше двора не выходила. Сделав приглашение, вернулся, забросил в закипающую воду лавровый лист, укроп, соль, немного перца и стал ждать. Когда в кастрюле забурлило и пошел пар, я начал забрасывать в нее живых раков, которые мгновенно краснели.
Вообще я человек не злой и, наверное, вовсе не жестокий. Как эти качества уживаются с такими варварскими приемами гастрономии, я себе объяснить никогда не пытался. Любой рыбак и охотник меня без труда поймет. В наших забавах сохранилось немало от первобытного человеческого звериноподобия. Рыбу и раков не жалею. Мне случалось отпускать добычу обратно в ее стихию. Но происходило это вовсе ни от сентиментальности, а от здравого смысла. Если ты выудил двух-трех окуньков по сорок граммов и больше не поймал, что остается делать? Ухи из них не сваришь, зачем зря губить?
В охоте бывают гораздо более трагические моменты. Один из них отвратил меня от стрельбы навсегда. Раненный мной зайчик, поднятый за уши, кричал голосом ребенка, и из его глаз текли крупные прозрачные слезы. С тех пор я ружья в руки не брал. Но к рыбе, к собственному стыдливому удивлению, жалостливых чувств не испытываю. Поймав маленькую рыбку, недрогнувшей рукой цепляю ее на тройник и забрасываю в качестве живца. Правда, если живец перестает «играть», я меняю его на другого, а этот получает свободу. Но, уверен, ослабевшая рыбка долго свободой наслаждаться не сможет, а достанется на обед щуке или судаку. Если же она совсем плоха и загнется, ночью ее отыщет налим, или растерзают те же самые раки.
