– Сегодня опять Берте звонила эта страшная Лямке, – сказал Василий, наблюдая за тонкой струйкой дыма, выпущенной женой в небо. Кристина не хотела нарушать благостного безмолвия, наполненного яростным соревнованием соловьиных кавалеров, но заставила себя отреагировать:
– И что ты ей сказал?
– Послал на три буквы.
Женщину передернуло:
– Зачем так грубо?
– Она все равно не понимает по-русски.
– Возможно, но это не повод для хамства.
Муравин хотел возразить, но посмотрел в сторону дома и замолчал. Кристина тоже повернула туда голову и увидела Берту. Та шагала к ним в пижаме, набросив на плечи огромный плед.
– Вот вы где уединились. Не помешаю?
Кристина изобразила на лице нечто вроде улыбки:
– Вовсе нет. Присаживайтесь, Берта. Могу пойти сварить кофе.
– Не утрудняйся, милочка.
– Как скажете. Но мне нетрудно.
Старуха вальяжно устроилась в кресле:
– На ночь кофе вредно. Я и так не смогла заснуть… эти соловьи, просто какой-то кошмар. Словно с цепи сорвались.
– Подумаешь, соловьи! Забот никаких, денег много, спи – не хочу, – мрачно заметил Василий, понимая, что вечер безнадежно испорчен. Но Берта на его замечание внимания не обратила. Старуха пребывала в лирической меланхолии и слышала только себя.
– Какой дивный закат! – произнесла она с пафосом. – В такие вечера хорошо любить друга. Это я теперь старая кляча и мужчины не смотрят, а в двадцать, да что там – в двадцать, в тридцать пять, сорок, даже после пятидесяти от кавалеров отбоя не было. И любили меня страстно.
Василий, предчувствую очередной сеанс лирических воспоминаний, уныло польстил старухе:
– Не удивительно. Вы и сейчас необычайно привлекательная женщина.
Берта махнула рукой:
– Увы, все в прошлом. А когда мне было далеко за сорок, я встретила Антонио. Итальянец приехал ко мне на переговоры и с пэрвого взгляда потерял голову.
Историю романа Берты с молодым итальянцем оба супруга к тому времени слышали уже не раз. Обычно они делали вид, что внимают немке с интересом. Но сегодня Кристина притворяться не хотела.
– Вы нам уже рассказывали, как Антонио увез вас в Венецию.
Берту ее слова не смутили:
– Но я вам не рассказывала, как он меня любил на балконе над площадью Прадо. Не передать словами! Венэция, внизу поет гондольеро, Антонио начинает меня раздевать. Как он умел это делать! Мой муж Вилли был вовсе лишен романтики. Прэдставляете, какой контраст!?
– Мы даже знаем, как Вилли клал свои носки на вашу тумбочку… – вставил Василий.
Увлекаясь рассказами о своих похождениях, Берта не замечала сарказма в реакции слушателей. Но говорить о покойном муже не любила:
