Егда великый Григорий Богословецъ пловяше во Афины, ун сый, навыкнути хотя тѣх писаний, и ввнезаапу възвѣавшу духу бурну и возмутившуся морю, яко разбиватися корабълю, и всѣмъ живота отчаавшимъся, юноши же рыдающи и вопиющи, яко дивитися всѣмъ сущим в корабли человекомъ,[65] яко и абие суровства Посидонска свободишяся, рекше, морьскаго; и тако во кроткое земли, Димитры, обитати сотвори, рекше, въ кроткое и тихое земли.[66] Димитра бо земля ся нарицает.
Иже въ глубоку старость глубокаа извѣща. На послѣдьнюю бо и глубокою старость написал есть 16 словесъ,[67] яже чюдна и хвалы достойна, яже суть прѣдана церковьному прочитанию за величьство разума и глубину съкровенных ради и дивных словесъ.[68]
Ни саламандръ прованьскый[69] раждеженую на 49[70] всемирный ликъ составльшим[71] в Багдатѣ угаси. Саламандръ есть звѣрекь, живет же в нутрений Индии, внутреняя же индийскаа, рекше, Срѣдѣземлие, в тѣх мѣстѣх и в горах живет звѣрекь той, егоже зовуть саламанръ. Да той тако устроенъ есть от Бога естествомъ: аще въвергнуть и в пещь огнену, то пламен от его угасаеть, самъ же без врѣда прѣбывает. И мѣнит же списатель на 49 раждеженую, то убо вавилонскаа есть пещь, юже раждьже безаконный царь, лукавы паче всеа земли, егда сотвори и постави тѣло златое, емуже богоносныа дѣти не поклонишася. Тогда нечестивый тъ цесарь повелѣ ражьжещи пешь седмь седмицею. Седмь бо седмиць сочетше, обрѣтаемъ 40 и 9. И тако уноши ты в толицѣ не изваришася огни, хладному убо духу тѣх осиавшу и пламень в росу претворшу. То ти ни саламандръ угаси багдатьскую пущь, рекше, вавилонскую, но ангелъ Божий всемощный, еже есть Христос Богъ, единочадый Сынъ Отчь, посрѣдѣ пламене вѣрныа тѣ уноши спасе, прохладив смотрением Божиим. Нечестивый той цесарь акы пророчьску дару сподобися, в пещи того видѣвъ, вѣща бо предстоащимъ: «Не 3 ли бяхом мужа въвергли в пещь?»; вси же яко единѣми усты рѣша: «Цесарю, въ вѣкы живи, яко трие суть». «То како, — рече,— азъ вижю четыри, четвертаго же образ бяше подобенъ Сыну Божию?»[72] Но о великое твое смотрение, человѣколюбче Христе, не токмо отрокы спасе и чюдо сотвори, халдѣа ты опали, но и дѣвичьскую ту показа тайну хотящую быти своего родства. Прежде бо своему боговидцю Моисиови в купинѣ явил еси девичьскую тайну,[73] в пещи же прообразовал еси неопалиму твоея матере девичьскую утробу, на земен образ преложитися хотящу манием ти, человеколюбче.
Ни гулнаа словеса устыдѣтися сътвориша асурийскым звѣремъ оного каженика, иже боговидѣниа сподобися. Гулнаа словеса, рекше, волшебнаа, многажды бо нѣцыи чародеи псы лютыя и звѣри могут укротити кознию чародѣаниа. Данилу сущу въ рвѣ, со звѣри единаче сущу въвержену,[74] то же не волшебная хитрость, ни чародѣаниа затъкоша уста асурийскымъ звѣремъ, не бо бяше тако пророкъ, но вседержащиа и всемогущаа сила Божиа акы овцѣ тѣх пророку показа. Ни гриппъ Александрова въздухохождениа[75] от египетьскыа жатвы в халдѣйскую яму скоростию принесе пророка питать; а гриппъ зовется ног, иже Александрова въздухохождениа елиньскаа писаниа сказають.[76] Аввакуму же от Египта къ жателемъ грядущу, брашно тѣмъ несшу, то же не гриппъ восхити его, рекше, ног, но свыше посланая сила Божия. Ангелъ бо скоростью принесе пророка того, да и пророчю бѣду и мѣсто видит и душу его тщу и алчющу брашна насытит, послав ему до обилия съ тезоименитцемъ.[77]
