— Мама, мама, здравствуй!
— Здравствуй, доченька! Ну проходи, проходи, что же ты в дверях стоишь. Дай я тебя поцелую, у-у, моя дочусенька. А у меня-то всё давно готово, я уже и думаю, не иначе, как опять поезд опоздал.
Ольга снова порывисто обняла дочь, которая тем временем пыталась припомнить, было ли хоть раз, чтобы поезд, на котором она ехала, опоздал.
— Ну как ты, доченька? Как доехала? Всё в порядке? Никто тебя не обижал? — сыпала вопросами Ольга, теребя Марусю за рукав куртки.
— Что ты, мама, кто меня должен был обижать?
— Да что же ты её в прихожей держишь! — возмутился Василий. — Девка с дороги, устала, а ты всё со своими вопросами дурацкими. Дай ей раздеться да поесть, слышишь, Ольга.
Маруся наконец сняла куртку.
— Что-то у вас холодно, — сказала она.
— Да, — согласилась Ольга, — холодная сторона. И топят плохо — до девятого этажа не доходит. Ты свитера не снимай. Носишь всё свой старый свитер, молодец, аккуратная.
— Это ещё чего, — сказал, раздеваясь, Василий, — теперь хоть как-то топят, а отопление включили только две недели назад, до этого же вообще не топили. Мороз был как на улице.
Прежде чем ужинать, Маруся изъявила желание осмотреть квартиру. Обычная четырёхкомнатная квартира, так называемой московской планировки. Самый распространённый вариант: большая комната косая, непрямоугольной формы. Жилой пока фактически только этот самый «зал». Обои все дешёвые и безвкусные — ясно, что надо будет переклеивать.
— А здесь ты будешь спать, — радостно объявила Марусина мама, открывая дверь в самую маленькую комнату.
Комната была почти пустая. Там стоял только письменный стол и старая Марусина раскладная кровать, такая родная и милая; от неё веяло детством и чем-то очень старым и советским. Маруся не удержалась и села на неё.
«Как сладко я буду тут спать!» — подумала Маруся. Ей даже расхотелось есть, а захотелось спать.
— Ну давай теперь, вставай, руки мой и за стол, ты же голодная, — сказала ей мама и повела Марусю в ванную. Маруся думала дорогой: «Да, нечасто в Москве мне приходится мыть руки перед едой».
Ванная, на полтора метра от пола выложенная белым кафелем, показалась Марусе ещё более пустынной, чем вся остальная квартира. Зеркало, висевшее над раковиной, было маленьким—маленьким, в нём даже нельзя было целиком увидеть своё лицо. Полочки пока никакой не было — мыльница стояла прямо на раковине, так же как и стаканчик с зубными щётками и почти полностью выдавленным тюбиком болгарской зубной пасты. И ещё чего-то не хватало, Маруся никак не могла понять, чего, пока до неё не дошло, что ей неуютно в ванной без многочисленных парфюмерных прибамбасов Анжелы.
