— Так ведь это один разговор.
— Говорит: поклянусь… Ну и ты, чтобы тоже. Соглашайся, Вася. Смотри: ты человек тяжелый, сырой, а сегодня еще вдобавок и отсыревший. Неужели же ты, как мальчишка, бросишь из-за любви к этой самой Юлии все твои дела, твоих пациентов, науку, общественную деятельность, наконец, детей?.. Ведь это же, брат, бесчестно. Право, бесчестно. Ты не мальчишествуй.
— Да, вот только детей.
Оба они продолжали стоять в передней, Петровский — даже не раздеваясь. Он молчал и думал. Ясно представлял себе плачущие личики Волика и Муси. Старался не думать ни о Раисе, ни о чем подобном.
— Что же, значит, опять в хомут? — спросил он Курагина жалобно.
— Да, брат, Вася, в хомут, в хомут.
Петровский опустился на стул.
— И, значит, так до самой смерти?
Он продолжал наивно ожидать чего-то от Курагина.
— Да, уж так, дорогой, конечно…
Вдруг отчетливо вспомнились дни и ночи, проведенные в Петрограде. Старался ясно представить себе Раису. Почему она уехала? Он не мог этого понять. Это было ничтожно, мелко, несправедливо…
— Значит, конец всему?
Поднял голову и посмотрел на Курагина, который продолжал что-то говорить…
— …Я буду по-прежнему к вам приезжать…
Петровский усмехнулся.
— Ты эгоист, — сказал он. — Вези меня, куда хочешь. Я чувствую, что умер.
— Пустяки, ты просто увлекся…
Курагин торопливо одевался.
…Когда они вышли на улицу, был уже двенадцатый час. Взяли первого попавшегося старика-извозчика, который повез их чуть ли не шагом. Но Петровскому было все равно. Он казался себе ненужным, неодушевленным кулем, который везли зачем-то на прежнюю квартиру.
В столовой оказалась Софья Павловна. У нее было такое же непринужденное лицо, как и у Варюши. Удивительная психология у этих дам! Как мало он знает людей и жизнь.
Потом сидели все вместе ужинали. Потом играли в карты.
— Слава Богу, я теперь чувствую себя совершенно хорошо, — говорила Варвара Михайловна.
Легли спать в два часа ночи. Петровский, как было обещано Варюшей, в «угловой», из которой образовалась чрезвычайно уютная спаленка. Но у комнаты не было ключа, чтобы запереться. Это было первое коварство.
Ночью, когда он спал, его разбудил ее тихий шорох. Она плакала, стоя на коленях перед его постелью. Ему сделалось больно за нее.
Ведь в самом деле она ни в чем не виновата. Отчего так подло и гадко сложилась жизнь?
Конечно, это было уже маленькое нарушение нейтралитета, но она была так несчастна, что у него не хватило смелости ее прогнать.
