Ближе к рассвету, когда наши гости насытились едой и музыкой и стали расходиться по домам или отправились искать предложенные им покои, я прекратил поиски. Риддл и мальчишки присоединились к Ревелу, чтобы проверить, что все наружные двери заперты на ночь, а потом совершили тихий обход южного крыла, где мы разместили гостей. Пока они были заняты этим, я решил проскользнуть в свою берлогу в западном крыле. Оттуда я мог попасть в тайные ходы, о существовании которых знали только я, Молли и Пэйшенс. В мои подлые намерения входило прогуляться по тайному ходу и поглядеть на наших спящих гостей, чтобы убедиться, что никто из них не приютил у себя в комнате чужаков.
Таковы были мои намерения. Но когда я достиг двери кабинета, волосы у меня на загривке встали дыбом. Еще не дотронувшись до ручки, я знал, что дверь не заперта. Тем не менее, я четко помнил, что закрыл за собой дверь, прежде чем присоединиться к Ревелу и Риддлу. Кто-то побывал здесь, пока меня не было.
Прежде чем открыть дверь, я вытащил нож. Комната была тускло освещена: свечи оплыли, а очаг чуть теплился. Я замер, изучая комнату своими чувствами. Уит говорил мне, что там никого нет, но я помнил, что чуть ранее сегодня чужаки показались Уэбу, человеку с гораздо более развитыми магическими способностями, чем у меня, почти невидимыми. Так что я стоял, навострив уши, и ждал. Но разлило меня то, что я почуял носом. Кровь. В моей берлоге.
Выставив нож вперед, я вошел. Свободной рукой я зажег новую свечу и пошевелил угли. Затем замер, осматривая комнату. Они были здесь. Они приходили сюда, в мою берлогу, когда чья-то кровь еще не просохла на их одежде.
Если бы Чейд не заставил меня тысячу раз тренироваться, чтобы я мог запомнить комнату в точности такой же, как я оставлял ее, их пребывание могло бы остаться незамеченным. Я почувствовал запах крови, размазанной по углу моего стола, небольшое потемневшее красное пятно обнаружилось там, где были сдвинуты мои документы. Но даже если бы не запах крови и не крошечные ее капли, было очевидно, что они побывали здесь, трогали мои бумаги, двигали свитки, которые я переводил. Они пытались открыть ящик моего стола, но не нашли спрятанную защелку. Кто-то взял камень памяти, вырезанный Шутом десяток лет назад, и положил его назад на каминную полку, повернув гранью с моим лицом в комнату. Когда я взял его, чтобы перевернуть как было, моя губа приподнялась в оскале. На изображении Шута неуклюжий палец оставил кровь, размазанную по щеке. Всплеск ярости, который я ощутил, не поддавался логике.
