. Ускорившееся после 1918 г. внедрение этой практики часто объяснялось увеличением кремационных обществ и снижением стоимости кремации
121; и действительно, подобные институциональные и структурные факторы, включая и строительство новых крематориев, были, несомненно, существенны. Симона Амескамп отмечает: «Чем дольше продолжались споры вокруг кремации, доводы о гигиене и общественном здравоохранении отходили все дальше на второй план <…> и уступали место соображениям эстетики и благочестия». Для тех, кто приняли эту практику, могила стала образом гниения, тогда как кремация предоставляла возможность трансформации человеческого тела в «горстку белоснежного праха, которая сливалась воедино с природой [и] символизировала незапятнанную невинность покойного»
122. Стоит также задуматься, не повлияло ли на установки по отношению к избавлению от мертвого тела ниспровержение традиционных обычаев, столь часто ассоциируемое с той послевоенной эпохой. В любом случае, к середине 1920-х гг., по крайней мере для некоторых наблюдателей, кремация служила в той же мере символом современности, что и цеппелин или радио
123.
Какой процент религиозных берлинцев выбирали кремацию, не вполне ясно. Только в 1925 г. протестантская церковь, прежде запрещавшая пасторам проводить похоронные обряды для кремированных, изменила свою позицию124. Это могло придать практике определенную респектабельность. Теперь она не обязательно будет служить символом вероотступничества или же восприниматься как материалистическое или как неоязыческое поругание многовековой христианской традиции. Тем не менее Рим по-прежнему категорически запрещал эту практику, а берлинское еврейское сообщество демонстрировало двойственное к ней отношение. В Вайсензее выделили участок под захоронение праха – как выразился один из членов сообщества, «для того чтобы дать место всем религиозным ориентациям сообщества». Но в середине 1920-х гг. появились также планы создать в Вайсензе «специальное поле», где захоранивать прах было бы запрещено125. Если верить муниципальной статистике за 1930 г., религиозное одобрение протестантской церкви могло иметь какое-то влияние на принятие протестантами кремации. Согласно статистическим данным, в течение того года были кремированы около 23 процентов протестантов, или вдвое больше, чем католиков и евреев126. По более поздним подсчетам, в 1930 г. были кремированы менее 10 процентов протестантов – количество, сравнимое с количеством католиков и евреев
