Спасибо, какой-то мальчик шел туда же, к матери шел, и взялся меня проводить.
В террариуме было темно. Мы прошли через все эти крохотные малоосвещенные комнаты и наконец попали в еще одну, где клеток никаких не было, но зато было одно небольшое оконце. За столом здесь сидели две женщины, они держали в руках ножи и быстро резали на мелкие кусочки мясо.
Тут я узнал, что ни мой салат, ни самую лучшую морковь черепаха не станет есть… Оказывается, чтобы черепаха ела, надо ей, черепахе, нагреться до температуры тридцать градусов. Только тогда она в состоянии принять пищу. И потом надо еще некоторое время поддерживать эту температуру, чтобы пища могла перевариться. Если холодная черепаха съест что-нибудь, она погибнет…
Так что дома черепаху держать и нельзя. Другое дело — в террариуме, где круглый год черепахи сидят под светом ламп. Только летом могут они жить под солнцем, да на песке, на камнях.
— Если у вас большая, — сказали мне, — привозите ее нам. Большую мы возьмем… Пусть у нас поживет. Она, кроме того, и в обществе нуждается… Если захотите, сможете забрать ее обратно…
Мы вышли из террариума, и заведующая подвела меня к загончику, куда на лето были «высажены» черепахи. Десятка три их было. Они ползали по земле и камням, забирались друг на друга. Но больше всего лежали на солнце. Доводили себя до нужной температуры…
На другой день мы отвезли Тортилу.
— Ой, какая она! — сказала девушка, кормящая черепах.
Когда ее впустили, подошли ребятишки. Тортила наша имела успех. Все удивлялись тому, что она такая большая.
Она сначала ушла в сторону, но сразу же к ней подползли другие черепахи, совсем маленькие.
Хотелось бы мне знать, как-то она здесь приживется?
Конечно, я садовник неважный. Посадить-то я его посадил, и даже не один, а целых два. Но видно, поздно уже, в апреле. Первый саженец скоро пустил зеленые побеги и пошел нормально развиваться, а потом и зацвел. Через неделю во дворе горел уже этакий маленький живой костерик… А второй — второй долго не подавал никаких признаков жизни. Я думал, отойдет, а он уже засыхать начал. Гляжу, совсем погибает мой персик. Я тут всполошился: давай его отпаивать. Перво-наперво воду таскать стал. Утром и вечером. Ведер по двадцать… Но он как был, так и есть. Палка и палка. Дрючок голый.
У него, у саженца этого, корни плохие были, я понял это, когда еще сажал. Да и земля оказалась никудышной — почвы плодородной не было вовсе. Один кирпич. Раньше на этом месте, где я их сажал, дом стоял, во время войны его разрушили, а фундамент остался.
