Помню, как я удивился, в самый первый раз встретив его на улице, — зима в тот год была довольно суровой. Я едва успел сойти с поезда, только- только приехал. Я уже не шел, а бежал, спрятав нос в воротник старой собачьей дохи. От холода у меня даже коленки сводило. Тут-то я и заметил его у себя на тропе, под ногами. И тотчас уступил ему дорогу.
Маленький, краснолицый, похожий на бодливого бычка, он сердито прошел мимо меня. Прошел так, что даже брови сдвинул.
Нос у него был пуговкой.
На другой же день я спросил у няньки — она стояла на крыльце и, как видно, очень мерзла, — спросил, что происходит, за что его держат на улице? Оказывается, так и надо, нужно, чтобы он так вот ходил… Дома он часто болеет. И вот его отправили из Москвы сюда, в эту деревню.
Каждый день я теперь сталкивался с ним на нашей тропе.
В самую лютую стужу, когда мы сидели по домам, не смея даже высунуться за дверь, он по протоптанной, узкой, утонувшей в снегу тропинке, большелобый, толстенький, подвязанный красным кушачком, закутанный в стеганую поддевку, расхаживал преспокойно со своей лопаточкой.
Кажется, на морозе положено было его держать часов десять.
Он так привык быть на холоде, что дома, в комнате, он жить уже не мог. Как только с ним приходили в дом и он оказывался в тепле — он начинал плакать. Оттаивал и начинал плакать.
Так что на морозе надо было держать его круглые сутки.
Один раз я выезжал в Москву рано и встал еще до света — и думал, что его ещё нет, но, когда я вышел на крыльцо, его уже выводили.
Так он всю зиму и прожил на улице… Забрать домой его было почти невозможно.
Он уже красный был весь. Весь, как стручок перца, красный…
Всегда ходил по одной и той же тропинке и всегда держал в руках эту свою лопаточку. Обморозившаяся нянька все чаще убегала греться.
Посмеиваясь, мы говорили, что по утрам, когда встает, еще, чего доброго, его усаживают в ведро со льдом.
Пришла весна, и нашего парня от нас увезли, и скоро мы даже забыли о нем. Но как же мы были удивлены, когда на другой год вместо этого толстощекого здоровяка привезли другого ребенка — бледную, хилую девочку.
Она шла по той же тропинке в сопровождении той же няни.
Все вокруг завалил снег. И на деревьях, и на крышах — всюду его было много, всюду было бело… А тут еще ночью свежего подсыпало.
Я возвращался из Москвы. Мы шли вдвоем, заново проминая тропинку. День был свежий, тихий, морозный. Солнышко хоть и светило, но было слабое и тусклое. Всегда в эти минуты не знаешь, то ли оно есть, то ли его нет. И тишина была неслыханной, огромной, какой она вот единственно в такой мороз и бывает.
