– Приветствую тебя, отец царицы московской, – произнес он через переводчика, – прошу следовать за мной во дворец, где вас ожидает пышный прием.
Юрий Мнишек был тронут подобной учтивостью. Даже король Сигизмунд, окажись здесь и сейчас, умер бы от зависти к тому, какую оказывают русские честь воеводе. Процессия двинулась дальше через Москву-реку, затем выехала на главную широкую улицу и поехала ко дворцу.
Красную площадь и место у Кремля были отцеплены большой охраной. Среди всадников, что стояли на обочине дороги, находился Григорий, выехавший один, без охраны, в обычном кафтане, инкогнито из своего нового дворца, дабы взглянуть хоть мельком на тестя. Однако, как бы он ни скрывался, но отличительные признаки – две бородавки на лице, выдали его: многие присутствующие заметили царя, хотя сам Юрий Мнишек проехал мимо, даже не обернувшись по сторонам.
Во дворце уже было все приготовлено: трапезный стол, зала с музыкантами, роскошная опочевальня, баня. Мнишек был рад, что ему оказали столь великую честь, облагоденствовали словно короля, отдали на время прекрасный дворец. Но это было еще не все. Позже к нему с пышной свитой прибыл царский кравчей Иван Хворостинин, который, как и обещал царь, играл роль посла. С ним слуги внесли на золотых блюдах кушанья, что было признаком высочайшей милости.
Мнишек заметил, что вассалы царя под стать своему господину: красивые, статные, ухоженные. И если Басманов поразил своей яркой, мужественной красотой, то Хворостинин был несколько иным – молодой парень с нежным белым лицом, русыми вьющиемися волосами и серо-зелеными большими глазами с поволокой, осененные длинными, загнутыми сверху, ресницами. Если бы ни мужская одежда и не короткая стрижка, то князя легко было бы принять за девушку. Поразило воеводу и то, что молодой человек легко общался с ним на польском без переводчика, говорили о делах государственных, отношениях между Россией и Речью Посполитой, о предстоящей свадьбе Димитрия Ивановича и Марины Юрьевны.
В тот же день, после обеда, Григорий велел приготовить ему праздничную одежду, ибо он решил перед всеми поляками еще раз продемонстрировать свою сыновью любовь к «матери» Марии Нагой. Царь выехал к Вознесенскому монастырю на каштановом коне в окружении несколько сотен алебардщиков и русской охраны. Одетый в белые одеяния из тонкого кашемира, сверкающий дорогими украшениями, молодой государь поразил всех. Если раньше он выглядел довольно симпатичным, то в этот день он был божественно прекрасен! Когда он в окружении свиты проезжал мимо столпившегося народа, многие женские глазки не могли отвести от него взора.
