Царь отступил на шаг. Такой дерзости не позволял по отношению к нему никто, даже Петр Басманов, даже несчастная Ксения Годунова.
– Ты забываешься, Варлаам. Я пришел к тебе, дабы по старой дружбе простить тебя и отпустить на все четыре стороны, но теперь я не знаю, что делать с тобой. Твой язык погубит меня.
– Не я, а ты сам себя вогнал в петлю, из которой не можешь выбраться. Своим лживым языком ты заставил признать себя царем, но как говорил Платон, вся тайна рано или поздно становится явью. Так кто враг тебе? Я или ты?
Григорий молчал. Слова монаха хлестали по его душе больнее, чем тысячи розг, словно проникнув в глубины его сердца, они заставляли вспомнить всю жизнь, начиная от лжи побега и заканчивая ложью на троне. Нет, не мог он дольше терпеть, не мог. Согнувшись пополам, молодой царь упал на холодный каменный пол и заплакал. Все его тело сотрясали рыдания. Варлаам молча глядел на него сверху вниз и вдруг в нем родилась жалость к этому несчастному, всеми покинутому человеку. Присев подле него, монах положил свою ладонь ему на темя и тихо проговорил:
– Не плачь, Григорий. Прости, я не хотел обидеть тебя.
Молодой человек поднял покрасневшее от слез лицо, в его глазах читалась тоска. Слабым голосом, словно у него не осталось больше сил, он ответил:
– Зачем ты так поступаешь со мной? За что? Тяжкое бремя давно лежит на моей душе, а я не могу скинуть его. Всем чего-то надо от меня: одним подавай чин, другим земли, третьим награды. Я разрываюсь на части, я больше так не могу. Я задыхаюсь ото всего, что навалилось на меня. Обо мне никто не думает, я один на свете. Хоть ты пожалей меня.
Григорий тяжело дышал, словно ему и правда не хватало воздуха. Варлаам дал ему выговориться и выплакаться, не останавливая его. Когда царь немного успокоился, монах сказал:
– Ты такой молодой, зачем тебе все это было нужно? Зачем рискуешь собой?
– Что об этом говорить, если уже поздно? – пожав плечами, ответил тот.
– Эх, Гриша, Гриша. Умный ты человек, а все равно дурак. Сам же полез в навоз, а теперь ишешь виноватых. Жить праведно, без лжи, надо, тогда и камня на душе не будет.
– Лучше скажи, что мне делать теперь? Если я отпущу тебя, ты снова будешь обличать меня в самозванстве?
Варлаам улыбнулся как улыбаются несмышленным детям. Потерев большие руки с поломанными ногтями, он ответил:
– Положись на меня, Григорий. Богом и вот этим крестом клянусь, – он перекрестился и поцеловал большой крест, – что ни единого слова против тебя не скажут мои уста. По старой дружбе, я не перейду тебе дорогу, ибо вижу, что в душе ты хороший, добрый человек.
