— Хоцет Толя сцё, хоцет!
А ресницы длинные-длинные, а на щечках не высохли слезы.
— Дам еще, дам, коток. Вот он где — доктор!..
Вечером ставили больной банки. Сколько было крику, сколько слез, а бабушка таки уговорила. И вот Нина стоит в одной рубашонке на постели, держится за спинку кровати и просит:
— Бабка, одну…
— Одну, одну, — отвечает старуха, бренча банками в миске с водой. Рядом с миской — квач из кудели и ночничок, обязательные орудия страшной операции. Я гляжу на них и вспоминаю свой детский страх перед банками — перед вспышкой огня, и копотью над квачом, и болью от банок, горячих, всасывающихся в тело. А теперь вот Нинка, такая беспомощная, маленькая, а бабушка так неумолима. И все же девочка просит:
— Бабка, одну…
— Одну, коток, одну.
И начинается.
Мать поднимает Нинку и кладет ее ничком на подушку.
— Бабка, золотко мое, дорогусенька, одну!..
— Прикрой голову, — кивает маме бабушка, обмакивает квач в керосин, зажигает его от ночника и так ловко — тык огнем в банку и хлоп ее малышке на спину. А сама как будто сердитая-сердитая!..
— Онёнь, мама, онёнь! — захлопал в ладоши Толик.
Нина после каждой банки вскрикивает «ай-ой» и просит:
— Ах, бабка моя, довольно! Ганулька моя!.. Сестричка милая, довольно!..
— Ничего тебе не будет.
Старуха притоптала валенком горячий квач, только копоть пошла, а сама смотрит, прищурившись, как на беленьком тельце Нины банки насасывают багровые подушки.
— Взялись, — шепчет бабушка, укрывая девочку платком. — Тише, тише, рыбка моя, больше не буду.
— Ой, у меня у самой мороз по коже, — вздрогнула мама.
— Очень вы обе-две нежные, и мать и дочка, — отвечает бабушка. — Думаешь, мне не жалко?..
В хате тихо. Только Нина все еще всхлипывает и стонет. Бабушка сидит возле нее, рядом стоит мать, обе в молчаливом ожидании. Отец вьет веревку, дядя Михась читает за столом, а я сижу на топчане. Только один Толик, как ежик, неутомимо топает по хате — никак не натешится ножками.
— Бабка, — подает голос Нина.
— Что, коток, что?
— Алесю тоже поставишь?
Это значит — мне.
— А как же.
— Ему много, бабка, все…
— Все, коток, сколько есть.
Опять тишина.
— Бабка, а дяде?
— Дяде? Куда там! Ему разве что стаканы… Или целый жбан. Что ему банки!
— Ты ему, бабка, тот желтый… рябенький, что воду берем на поле… летом… когда жать…
— Ладно, ладно, коток, ты только тихо, — успокаивает бабушка, а потом говорит: — То-то ревел бы твой дядька!
Дядя смеется за книгой, и мы тоже. Потом снова тихо. Только Толик туп-туп-туп… А потом вдруг остановился, подумал.
