Сколопендра поднялась с коряги, протянула руку к тоненькому сливовому деревцу, одиноко застывшему почти у самого берега пруда. Чахлый, слабый ствол изогнулся, точно тянула деревцо к себе сырая земля. С дюжину крошечных зеленых слив прятались под бледными, скрученными листочками, словно боясь показаться на свет. Сколопендра, подставив ладонь под несколько слив, легко сжала пальцы.
- Справный ты рыцарь, Казимир, - глядя на пруд, заговорила она. - Только беда у тебя приключилася. Через неё и света не видишь, да людей сторонишься. В Вольнице говаривали, нечисто тут дело: уж больно Выжигский шляхтич творит кару над всяким из наших, кого поймает.
Зеленые завязи, согретые рукой Сколопендры набухли; листья развернулись, подставляясь солнцу, зашелестели, хоть поутру и безветрие стояло. Сквозь тонкую сливовую кожицу заалела наливающаяся соком мякоть.
- Вином хмельным заливаешь хворь свою, шляхтич, - негромко молвила Сколопендра. - Токмо не вино тебе надо, и не забвение. Что ведьм не любишь, я ужо догадалася. Меня ты вчера ведьмой кликал. Говорил разное. Видать, шибко тебе одна из них насолила, коли света белого невзвидел, да себя все извести пытаешься.
Сорвав с ветки созревшую сливу, Каля обернулась.
- Не гляди на меня так, шляхтич, - опускаясь рядом на корягу, сказала она.
Глаза Казимира, темные, жгучие, плескали такой яростью и болью, что как не удерживалась разбойница, а все ж передернуло её невольно. Не без труда разомкнув стиснутый кулак комеса, Каля вложила ему в ладонь сливу, накрывая своей рукой.
- Поведай, что гнетет тебя? От какого проклятья хоронишься за стенами, отчего крови тебе все мало, да не видится покоя?
С трудом, комес пересилил себя. Прикрыл глаза, и заговорил - тихим, сдавленным голосом, словно стиснув внутрях что-то, не давая ему прорваться наружу.
- Про кровь, что я пролил, уже сказал тебе, нечистая та кровь, любой лекарь тебе скажет, лучше выпустить заранее, дабы все тело собой не отравляла. А насчет прочего... вижу, шибко охота тебе то узнать, что никому про меня неизвестно. Да, почитай, последняя кухарка в моем замке без колебаний отдаст мизинец, абы только услышать то, что я тебе сейчас поведаю. Не скрою, не о том хотел я речь вести, когда к тебе-то шел. О житье поговорить хотел, твоем да моем, былое вспомнить, да извиниться. А только не в первый раз ты про хворь мою спросила. А я уж не могу скрывать ее от людских глаз, вишь, как к тебе-то кинулся, как ты только ко мне зашла? Лучше ты от меня узнаешь, чем потом через слухи глупые да перевранные. Солгал я тебе, Калина, все я помнил, как ты в купель зашла, от первого и до останнего мига. Только нет моей вины в том, что содеял, ибо всамделе принял тебя за другую. Часто она мне стала мерещиться, и чем дальше, тем все сильнее. Чует, проклятая, что силы мои иссякают, или это уж я сам себе ее представляю? Кто сейчас может точно сказать?
