Чавуш облазил все горные склоны, обошел все деревни, но так и не смог напасть на след Чакырджалы. Неделю ищет, месяц ищет — и все попусту. Но надежды не теряет.
— Сегодня мы заночуем здесь, — сказал Хаджи Мустафа, — Хаджи-эшкийа должен сообщить нам, где Хасан-чавуш, что он делает. Есть и еще одно дельце… — Какое дельце, он не объяснил, сел, задумался.
А места кругом такие благодатные! Бежит, журчит вода по сосновому желобу, затем, ниспадая, вьется серебряной лентой по склону. По бережкам сочно зеленеют лужайки. Мята, ятрышник, цветы. Рои пчел. Под соснами — мягкие моховые тюфяки, ляжешь — утонешь. Лишь кое-где пробрызнули верхушки трав. Лето уже на исходе, надвигается осень. Веет легкий ветерок. С ветки на ветку перелетает птица. И ни одного другого живого существа поблизости.
Чобан Мехмед положил ружье, прилег, ручьем любуется. Запах так и сводит с ума: он словно крепкий напиток, настоянный на разных травах, на мху и хвое.
Чобан — высокий дюжий двадцатишестилетний парень, красавец. Говорит очень редко — так уж полагается, зато поет часто, голос у него сильный, чистый и звонкий.
Он сын солдата, погибшего в Йемене. Долго пастушил у одного ага, но в конце концов это ему осточертело, а тут как раз подвернулся Хаджи-эшкийа, в контрабандный промысел его втянул. С тех самых пор он не расстается с оружием и кавалом. Когда Чобан играет на своем рожке, все заслушиваются — мелодия так и хватает за сердце. И стреляет он превосходно: шутя попадает в подброшенную медную монетку. Спокойный, хладнокровный, уверенный в себе — другого такого нукера поискать!
Хаджи Мустафа поднял голову, посмотрел на Чобана, который лежал неподвижно, словно погруженный в дрему, и сказал, улыбаясь:
— Вот сукин сын! Только подойдет к роднику, сразу заваливается. Просто так лежит, или на кавале играет, или песню затягивает.
Чобан только ухмылялся, слушая его.
— Подойди-ка, — продолжал Хаджи Мустафа. — Успеешь еще належаться, соня. Дело есть.
Когда Чобан встал и подошел, он спросил:
— Ружье заряжено?
Чобан молча кивнул.
Хаджи вынул из его ружья все патроны, потом зарядил снова. Чакырджалы, сидя, с любопытством следил за каждым его движением.
Хаджи погладил ружье и положил его к ногам Чакырджалы. Поцеловал ему руку, поднес ее ко лбу.
— Отныне ты наш эфе, — торжественно проговорил он. — Да помогает тебе Хызыр! Да ослепнут твои враги и да будут сильны твои друзья!
Отойдя в сторону, он со значением поглядел на Чобана. И тот повторил ту же церемонию.
