В это время вошел Шевченко.
— Здравствуйте, доктор, здравствуйте!.. — говорит он так радостно и сердечно, словно ждал меня много лет. Обеими руками он трясет мою руку, рассматривает меня и как бы не находит больше слов, чтобы выразить переполняющие его чувства. Он небольшого роста, вид болезненный.
— Пойдемте слушать радио, — приглашает Шевченко. — Уже без десяти девять, сейчас начнут наш концерт…
Давно слышна где-то вдали музыка, голос диктора. В сумерках быстро пробираемся по лесной тропинке среди елей. Музыка все громче и громче.
На поляне больше сотни человек полулежат и сидят на траве, отмахиваясь от комаров. Огоньки цигарок мелькают то там, то здесь, прикрытые ладонями. Майские жуки хрустят под ногами и с размаху бьют в лицо.
— Знакомьтесь, это Лиза, это Вероника — наши сестры. Игорь Николаевич Сербии — наш редактор. Наш кинооператор — Михаил Моисеевич Глидер…
Громкая музыка, разговоры, шутки, смех. Не успеваю запоминать имена, отчества новых знакомых.
— Внимание! Говорит Москва. Московское время — двадцать один час. Передаем концерт для украинских партизан, — доносится голос из репродуктора.
Многоголосый, одобрительный гул на поляне.
Словно первый раз в жизни я слышу радио, как будто чудо происходит. Полторы недели мы пробирались по тылам врага, и вот, совсем рядом, родной голос Москвы, голос, обращенный именно к нам. Свободный, громкий голос Москвы. И так звучит он сейчас по всему миру. Звучат старинные украинские песни в великолепном хоровом исполнении. Становится совсем темно в лесу. Множество людей кругом. Но где Бондаренко, Кравченко, Каленик? Почему их не видно?
«…Внимание! Говорит Москва. От Советского информбюро. В течение двадцатого июня наши войска вели бои с противником».
В густой темноте возвращаемся в палатку. Теплая пасмурная ночь. Погода не летная, но все же нельзя разводить костров, зажигать свечей, фонариков.
Сидим в палатке на соломе втроем — я, Кривцов, Шевченко — и говорим, говорим, никак не можем расстаться. Я рассказываю о Сибири, о Москве, о перелете через линию фронта, о нашем путешествии по Волыни. Едва различимая женская фигура появляется во мраке.
— Це ты, Варя? — спрашивает Шевченко.
— Це я.
— Що ты?
— Принесла вечерять докторам.
Она протягивает мне и Кривцову по кружке молока и по куску мягкого хлеба.
— Вы еще не спите? Гнедаш здесь? — раздается голос Федорова.
— Здесь, здесь, Алексей Федорович…
— Как вы устроились?
Он ощупывает в темноте палатку, ветки на земле.
