Затем я пошел делать осмотр шкафов моей хозяйки, потому что у Полины было только одно платье — то, в котором ее заточили. Я боялся за нее, еще слабую и больную, боялся ветра и ночного тумана. Заметив на одной полке большой тартановый платок, я взял его и попросил госпожу Озре внести его в мой счет. Я надеялся, что с этой шалью и моим плащом графине во время путешествия будет тепло. Полина не заставила себя ждать и, когда узнала, что лодочники готовы, в ту же минуту спустилась. Я воспользовался оставшимся временем, чтобы окончательно рассчитаться в гостинице. Итак, нам осталось только дойти до пристани и отправиться.
Как я и предвидел, ночь была холодная, однако тихая и ясная. Я укутал графиню шалью и хотел проводить под тент из паруса, устроенный нашими матросами на корме лодки; но чистота неба и неподвижность моря удержали ее на палубе; я указал ей на скамейку, и мы сели друг подле друга.
Сердца наши были так полны, что мы не произнесли ни слова. Я склонил голову на грудь и погрузился в раздумья о тех странных и удивительных приключениях, которые начались для меня и цепочка которых, вероятно продолжится в будущем. Я горел желанием узнать, по каким причинам графине де Бёзеваль, молодой, богатой и, как говорили, горячо любимой мужем, пришлось в подземелье разрушенного аббатства ожидать смерти, от которой я ее избавил. Зачем понадобилось мужу объявлять о ее кончине и зачем он положил на смертное ложе тело другой женщины? Уж не из ревности ли?.. Эта мысль с самого начала приходила мне в голову: она была мучительна… Полина любит кого-нибудь?.. Если это так, то все мои мечты рушились, потому что не для меня она вернулась к жизни, а для того человека, кого она любит, ибо он найдет ее, где бы она ни скрылась. Выходит, я спас ее для другого; она поблагодарит меня как брата — и только, а этот человек пожмет мне руку, повторяя, что он обязан мне более нежели жизнью. Потом они будут счастливы, тем более что их никто не будет знать… А я? Я вернусь во Францию, чтобы страдать, как уже страдал, и в тысячу раз более, потому что блаженство, всегда такое далекое, приблизилось ко мне, чтобы еще безжалостнее ускользнуть; и в какую-то минуту я прокляну тот час, когда спас эту женщину, или пожалею, что, умершая для всего света, она жива для меня — вдали и для другого — вблизи… Впрочем, если она виновата, мщение графа было справедливо… На его месте я не оставил бы ее умирать… но, наверное… убил бы… ее и человека, любимого ею… Полина любит другого!.. Полина виновна!.. О, эта мысль терзала мне сердце.
