– Эта улица раньше была улицей Свердлова, – озвучиваю я неожиданно всплывшее воспоминание, – а в конце восьмидесятых после долгих дебатов в местной прессе она стала улицей Цветаевой.
– Причём здесь Цветаева? – рассеянно спрашивает Татьяна.
– Она жила здесь в войну, кажется, – поясняю я. – Дальше по улице её дом-музей, правда, я там ни разу не был.
– Да? Интересно…
– Помню, наша училка по литературе, по кличке «Синяя», очень за это переименование ратовала. Она, видите ли, считала страшным кощунством тот факт, что дом, где жила Цветаева, находится на улице Свердлова, потому что его сын, якобы бывший следователем НКВД, вёл дело сына Цветаевой, которого впоследствии расстреляли…
Татьяна, до этого момента спокойно внимавшая моим россказням, отрывается от неизвестных мне, всецело занимающих её мыслей.
– Ты серьёзно?
– Абсолютно. Вообще, это была ужасно политизированная и, как мне кажется, весьма недалёкая дама. Вместо знакомства с шедеврами русской литературы рассказывала нам об ужасах большевизма.
– А вы, что?
– Спорили с ней до хрипоты, идиоты. А надо было послать подальше…
Татьяна поддевает носком сапога ледышку размером с кирпич и проворно отшвыривает в сугроб.
– У нас такая флюгерша-историчка была, Анна Павловна Костылева. Мы её звали: Анна Напалмовна. Была членом партии и председателем парткома школы, кажется. А после перестройки у неё вдруг прорезались дворянские корни, она поставила в кабинет икону вместо портрета Ленина, стала носить огромный крест на впалой груди и при каждой удобной возможности крыть матом советскую власть, которая, между прочим, её вырастила, выучила и выкормила. А может, ещё и квартиру дала.
С удивлением гляжу на спутницу. Татьяна отводит глаза:
– Не смотри на меня так, я не верующая коммунистка. Я, между прочим, из семьи репрессированных, и у меня масса претензий к советской власти, просто я ненавижу таких сук беспринципных. Если служишь дьяволу, то делать это надо беззаветно и преданно, иначе не стоит и пытаться. Дай сигаретку, пожалуйста.
Достаю из кармана пачку «Золотой Явы», в которой обнаруживается всего две сигареты.
– Хороший знак, – говорю я, – доставая обе.
– Хороший, хороший, – соглашается Татьяна, – прикури, будь другом.
Делаю то, что меня просят. Татьяна берёт зажжённую сигарету губами и шумно затягивается.
– Далеко ещё? – элегантно выпустив дым, как умеют делать только симпатичные девушки, спрашивает она.
– Не очень, – отвечаю я, – ты что, замёрзла?
