— А если и опоздаем, так чуточку только, — сказала Лили. Мистер Верной издал утвердительный хрюк. Он широко улыбался. Опоздают они, нет ли — ему что за дело.
И Лили, нежно на него глядя, вполне понимала миссис Беддоуз и миссис Поттс с их поклонением. Сколько он в молодости путешествовал! Исколесил всю Европу, побывал в Ост-Индии, в Америке. И морская болезнь не брала — как-то, в норвежских водах, один капитан с ним затеял спор, кто дольше продержится — ели застывший бараний жир — и продулся в прах. И еще случай был — так наутро вся команда у него просила пощады. Семь раз он делал предложение Маме. Играл с деревенскими в крикет. Толкал речи в Индии, на открытии благотворительных базаров. Был мировым судьей. В Манчестере познакомился с Фордом Мэдоксом Брауном[17], звал его к нам, гобелены смотреть. Теперь он воплощение всего-всего прошлого, Мамы нет, Ричарда нет, нет и тетушки — все умерли, кого любила, кого вспоминаешь с тоской.
Но Папа по-настоящему никогда не понимал Ричарда. Что ж, ему это можно простить. Никто ведь, кроме меня, толком не понимал Ричарда. Зато осталась хоть эта гордость, хоть эта услада. Нет чтобы в Оксфорд его послать, или в Кембридж, и стал бы он доном, чем совать в этот Оуэновский колледж, а потом в адвокатскую контору. Никогда Ричарда особенно не прельщало адвокатское поприще. Взяли и загубили у человека талант.
Но ничего-ничего, чуть ли не самые блаженные часы недолгой совместной жизни проведены в музеях, библиотеках, храмах. У Ричарда прорезались вкусы, которые, очевидно, в нем все время дремали. Стал рисовать. И у него получалось — лучше даже, чем у меня. Как гордилась его работами, показывала каждому, кто только придет в дом.
За воротами парка почти сразу — деревня, и каких тут теперь понастроили уродских кирпичных домов. Все больше одноэтажек. Окна все в мелких витражиках: фрукты, цветы. Ну а внутрь заглянешь, такие увидишь умопомрачительные лакированные сооруженья, и ящики, консоли, фигурки, зеркала, и буфетище, уставленный фоточками и поддельным фарфором с гербами морских курортов. И как тут можно жить? Прямо в дрожь кидает. Где же романтика? Проехали Рэма, затряслись по брусчатке. Да, так о чем это я? Впереди разматывается деревенская улица, два ряда темных неказистых домов, кондитерские, булыжная мостовая, фонари, ни деревца, и фабрика застит небо. И вдруг то, что давно уже туманилось в голове, как-то уточнилось. Милый Эрик. Он осуществит то, чего так хотелось Ричарду. Станет доном. Он же такая умница — все говорят. Учитель истории не сомневается, что он может получить вступительную стипендию в Кембридж. Еще бы. Вот будет прелесть! И как бы Ричард порадовался! Уже рисовалось: вот идут с сыном, рука об руку, по муравчатому, самому дивному месту во всем Кембридже, по тропке по-над рекой, где деревья, как папоротники. На нем плащ, четырехугольная шапочка, и звонят университетские колокола. От этой картины на глаза навернулись слезы. Но поскольку срочно, сейчас, все это невозможно было рассказать Эрику, пришлось потянуться вперед и, улыбнувшись, спросить:
