— Это хорошо. Ради бога, сделайте так, чтобы это не помешало вашей работе. Но женитьба — это функция двух независимых переменных, как говорится в дифференциальном исчислении — и чертовски трудная функция. Во всяком случае, если вы уже окончательно решили, желаю вам счастья.
Они пожали друг другу руки и расстались. Годдар медленно побрел домой.
В словах депутата снова зазвучала нота предупреждения — та самая нота, которая слышалась в словах капитана день тому назад, и та же самая, которая звучала и в его собственном сердце.
— Но ведь я был бы негодяем, если бы поступил иначе, — подумал он. — Другого выхода, однако, нет! — я сам совершенно сознательно избрал свою участь.
— Я чертовски рад, — громко сказал он самому себе, размахивая тросточкой. — Я всегда буду идти прямым путем, что бы ни случилось.
Три недели спустя они были обвенчаны и подвенечное платье Лиззи, к ее несказанной радости, было полностью описано в «Сеннингтонском Еженедельном Вестнике».
Лэди Файр и человек будущего.
— Я бы хотела, чтобы случилось что-нибудь новое, — сказала лэди Файр.
— Парламентская сессия как раз началась, — отвечал мистер Глим, придвигая свое кресло ближе к камину. — Мы можем заранее обещать вам много новогодних новостей.
— Вы их зовете новостями? — спросила лэди Файр. — Они будут так же стары, как заигранная мелодия шарманки.
— Вы хотите идти слишком скорыми шагами, крупные политические реформы никогда не совершаются быстро.
— Да, это правда — и очень скучная правда! Мне кажется, я уже читала это однажды в газете.
Глим засмеялся и протянул руки к огню. Он привык к умеренному умственному возбуждению своей собеседницы — возбуждению, вызываемому полнейшим физическим спокойствием и комфортом. У него была наклонность к эстетике, мирно уживавшаяся с его ультра-демократическими тенденциями, поэтому он сейчас вполне оценил гармонию между настроением лэди Файр и сумерками послеобеденного часа, с сгущающимися тенями в углах комнаты. Ее томная поза, с рукой свешивающейся за ручку кресла, ее темное отделанное мехом платье и выражение глубокого раздумья в ее чертах — все это создавало приятное, слегка меланхолическое настроение. Депутат улыбнулся и улыбка продолжала играть вокруг его губ в последовавшем затем молчании.
Политический деятель, вращающийся в умеренно-оппозиционном кругу и незнакомый с лэди Файр, был бы подобен позитивисту [4], незнакомому с Огюстом Контом. Аналогия эта, впрочем, могла бы показаться при более близком знакомстве с лэди Файр несколько рискованной. Что касается оппозиционизма и революционности, то лэди в этом отношении отнюдь не была ни евангелистом, ни апостолом. Она унаследовала от мужа прекрасное общественное положение и, как умная женщина, сумела использовать его. Но ее враги, по-видимому — не совсем зря, называли ее неискренной. Если бы покойный сэр Эфраим, говорили они, был консерватором и образовал блестящее крыло этой партии, то квартира лэди Файр сделалась бы центром консерватизма. Но ведь политические противники должны же что-нибудь говорить по адресу своих врагов…
