— У какого писателя может быть уравновешенное состояние души? — вопрошает Литературовед.
— Значит, ни один из них…
— Не был уравновешенным!
— Но Зорн, насколько я знаю, не писал!
— Он не писал сам, но оставлял замечания на полях рукописей своей жены и Курта.
— То есть Лота вмешивалась в то, что писал Карл, а Зорн — в то, что писали Роза и Курт? — недоумевает Следователь.
— Да, и у меня тому много доказательств.
— А какую роль во всем этом играли Юлий и Франц?
— О, с Францем всё совсем по-другому! Я расскажу об этом позже. Я несколько раз встречался с ним в Гамбурге. Из всех Найев он самый мягкий, самый умный и самый изобретательный. Его исследования в области чувств — самые значительные из всех, что предпринимались до настоящего времени, а его философские труды отличаются такой оригинальностью, что мало кто из интеллектуалов может угнаться за его мыслью. Франц всегда был любимчиком Юлия. Насколько Карл отталкивал от себя этого ребенка, называя его «убийцей своей матери», настолько Юлий старался оградить его с самого нежного возраста от нападок Карла. Конечно же, Карл ревновал своих детей к Юлию. Он даже признался, что, старея, все чаще сожалел о том, что не сумел стать для своих детей обычным отцом. «В этом виноват Юлий. После смерти Бель он вбил себе в голову, что должен оградить моих детей от меня. И ему не пришлось прилагать много сил, чтобы восстановить их против меня. С удивительным упорством он незаметно подчинял их себе. Он до такой степени серьезно отнесся к их детской писанине, что даже заставил их слишком рано начать публиковаться, совершенно не беспокоясь о том, чье имя они себе присвоили. То, что он сам нагло стал подписывать свои творения моим именем, только указывает на его необычайное самомнение. Но когда с его подачи все мои дети пошли тем же путем — это уж слишком! Признаюсь вам в одной вещи при условии, что вы ни под каким предлогом не вставите ее в свою книгу. Клянетесь?» — «Клянусь», — сказал я, зная, что он жаждет прямо противоположного. «Всю свою жизнь я поддерживал Юлия. Я не хотел, чтобы кто-нибудь сказал, что Карл Най дал подохнуть своему брату с голоду. Я постоянно оставлял ему часть своих гонораров». В то время мы еще были в Гранаде, и он знал, что каждый вечер я встречаюсь с Юлием в cantina. Я думаю, он хотел, чтобы эти слова дошли до его брата. «О, не будем больше говорить о моей семье! Только не о ней! — воскликнул он как-то утром. — Я устал от такого количества Найев! И от свояка Зорна-Найя в том числе! Этот брак был чистым шантажом. Чудовищной вещью! Вы и представить себе не можете, какие суммы вымогает у меня Зорн, но по какой причине — я не скажу. Думаю, вы понимаете, как сильно я ненавижу это чудовище! Не желая обострять отношения со своими детьми, я делаю над собой усилие и регулярно приглашаю их провести некоторое время на моей яхте. Включая Зорна! Всем претит это путешествие, но никто не пытается уклониться от этого, в некотором роде, морского обычая. Включая Зорна! — подчеркнул Карл Най. — Моя яхта — это лодка с безумцами. Я даже признаюсь, что нам нравится ненавидеть друг друга на отдыхе». Вот, — заключает Литературовед, — в каких выражениях Карл Най говорил о своей семье и, в частности, о Зорне, чье обаяние действовало на него странным образом.
