— Постойте, — прерывает его Следователь, — неужели старик Най пытался заколдовать свою жену?
— Думаю, это так.
— А может, старик Най просто делал эти граффити ради забавы, как Набоков, рисовавший на обоях в своих апартаментах в швейцарском отеле, где он проводил последние годы жизни со своей женой? — рассуждает Поэт-Криминолог. — Подобная мания присуща почти всем преступникам. Они оставляют свою подпись. Естественно, в письменном виде. Кстати, вспомните Хамберта Хамберта, преступника, который любил писать и который утопил свою жену во время прогулки на лодке.
— А не вернуться ли нам в Гранаду? — восклицает Следователь. — Вы сказали, что оба брата сделали вам очень важные признания?
— Да, поскольку в то время я был молодым исследователем и все скрупулезно записывал, то каждый из них с радостным ликованием рассказывал мне о другом. Мои наивность и добрая воля вдохновляли их на продолжение глухой борьбы даже на страницах моей будущей книги. Однажды, когда мы находились в самой высокой части садов Генералифе, я обратил внимание Карла на то, что именно в этом месте Малколм Лаури[6] встретил свою будущую жену, ставшую впоследствии прототипом «трогательной и воинственной» Ивонны в одном из его романов. «Все женщины трогательны и воинственны, — ответил Карл с хмурым видом. — Лота — трогательна и воинственна, моя первая жена Бель была трогательна и воинственна, Роза тоже трогательна и воинственна, но это не мешает им умирать. Когда женщины трогательны и воинственны, но не имеют детей, как Лота, их смерть воспринимается как ужасное событие, но все же не настолько ужасное как тогда, когда у умершей женщины остаются трое детей. Мать не имеет права рано умирать! Такая мать, умирая, совершает самую большую подлость! Моя первая жена Бель была слишком слабой, чтобы жить, и слишком сильной, обременив меня тремя детьми. И что за жизнь! — воскликнул он, вырвав своей тростью несколько цветков. — Она вынашивает в своем крепком животе одного за другим троих детей и забывает, что мать не имеет права умирать, оставляя их на руках начинающего писателя. Как может быть природа настолько недальновидной, чтобы не забрать и троих детей! Как может быть природа настолько тупой, чтобы позволить умереть рожающей женщине! Я думал только о себе, и для меня смерть Бель была настоящим скандалом. Невыносимым скандалом. Пожалуйста, вот вам Франц, и она умирает! Не сразу, нет! Она умирает, не сводя глаз с ребенка, который ее убил! Возможно ли испытывать такую любовь к своему убийце? «Будь мужественной, — говорил я ей. — Превозмоги свою усталость. Ты не имеешь права оставлять меня одного с тремя детьми, которых ты мне дала. Мое дело — писать, а твое — растить детей. Ты должна жить! А я должен писать!..»
