— Если присовокупить к его зашифрованным сочинениям еще и эти ужасные слова, то мы могли бы с полным основанием обвинить его в том, что он спровоцировал трагедию на «Уране».
— Не уверен… — продолжает Литературовед. — Он сказал еще: «Я не хочу иметь какой-то статус в обществе. Я чувствую постоянную ностальгию по своему детству. Я хочу остаться подростком».
— Убрать лестницу… Разве это нельзя назвать «шуткой» подростка? Юлию нравится нагонять страх. Он убирает лестницу и смеется, глядя на родственников, барахтающихся в воде и не воспринимающих всерьез «веселую шутку» своего дядюшки. Он и сам не воспринимает ее всерьез. Но в какой-то момент, увидев, как задыхается его брат и, постепенно теряя последние силы, приходит в ужас, как поддерживают его на воде другие, он ощущает такую радость, такое умиротворение, что ему хочется, чтобы муки Карла продолжались бесконечно. Однако остальные тоже выдыхаются, к тому же старый Карл ужасно тяжелый…
— И вы думаете, что, увидев, как его брат…
— Да, увидев, как «великий Карл» теряет последние силы, захлебывается, задыхается, Юлий не может удержаться от того, чтобы не совершить непоправимое.
— А затем он что, бросается к остальным в воду?
— Да, причем с радостью! С радостью подростка. И со смехом.
— Значит, это он перевернул песочные часы?
— Это было бы заманчиво… — внезапно Поэт-Криминолог становится серьезным и говорит словно сам с собой: — Как было бы заманчиво перевернуть раз и навсегда песочные часы.
— Но только песок от этого не меняется.
— Вы правы, — продолжает Поэт-Криминолог, и его лицо становится все более напряженным. — Но как быть с иллюзией? Иллюзией освобождения. Иллюзией, которой удовольствовался виновник гибели «Урана», чтобы оправдать свой поступок. Что это значит — совершить поступок? Это последовательность длинного, чрезвычайно длинного тайного пути. То же самое в криминологии. Преступление — это конечное звено цепочки, состоящей из невыносимых страданий, единственный выход из которых — покой, о котором говорил Юлий. Я встречал преступников, очень крупных авторитетов, приговоренных к смерти, которые в один голос заявляли, что преступление останавливало их страдание и они испытывали огромное облегчение, словно у них лопались все нервы. Если бы вы спросили у них, что это было за страдание, то услышали бы в ответ: просто Страдание. То есть раньше они страдали, а теперь не страдают! Они уже и раньше жили как мертвые. И преступление для них — это всего лишь возврат на дорогу, ведущую к их собственной смерти.
