За семью печатями | страница 15

Теперь вы можете видеть эту прекрасную статую там, где ей и надлежит быть, — в одном из залов ленинградского Эрмитажа. Она попала, наконец, в музей, где хранятся сокровища искусствоведения и археологии. Но к тому времени, как это случилось, археология уже вышла из своего младенчества. Во второй половине XIX века эта наука переживала свою бурную юность. Много замечательных людей пестовало ее до совершеннолетия, и едва ли не самым замечательным из них был, конечно, Генрих Шлиман.

Замок возле городка Анкерсхаген в Мекленбурге не принадлежит к самым прославленным в Германии; да и самого городка не найдешь ни в одной энциклопедии. Но мальчишкам, жившим здесь в двадцатых годах прошлого столетия, на это было наплевать: для них у замка хватало достоинств.

Как и положено, на его освещенных солнцем камнях грели спинки ящерицы. Дурман и крапива закрывали входы в тайники; за каждой выщербленной плитой мерещился если уж не заклятый клад, так, на худой конец, скелет, замурованный в стену. Башни разрушались, камни выпадали из брешей. И от всего этого в душе рождалось тревожное и приманчивое слово — «древность».

На большом сером валуне против ворот часто сидел спокойный мальчик. Спустив на траву аккуратно заплатанные старые башмаки, Генрих Шлиман, пасторский сын из Анкерсхагена, смотрел на стену и по целым часам думал невесть о чем. А впрочем, догадаться нетрудно.

В семь лет он, как и все мальчуганы его времени, грезил о щитах и шлемах, о рыцарских турнирах и средневековых поэтах-миннезингерах. Германия еще не забыла Шиллера.

«...Und zum Rittern Delorges spottender Weiss

Wendet sich Fraulein Kunigunde...»[5]

Но Генриху минуло восемь, и случилось непоправимое. Господин пастор купил сыну книгу «Всеобщая история для детей». Там была картинка: дворец троянских царей горит; дым занял половину неба. В узких улицах толпятся коварные греки с голыми икрами и короткими мечами. На маленькой площади высится лукавый дар данайцев — пустотелый деревянный конь. Прекрасные троянки заламывают руки, старый Приам раздирает одежды, и Кассандра пророчествует на готовой рухнуть стене...

Художник никогда не бывал в Малой Азии, не видел восточных городов. Дворец Приама выглядел точь-в-точь как швабский «шлосс».[6]

Теперь, сидя на своем камне, мальчик мечтал уже не о том, как из ворот выйдет «фрейлейн Кунигунда». Он хотел бы, чтобы из них, сверкая золотом доспехов, выбежал богоравный Гектор. Он хотел бы, чтобы Троя раскрылась перед ним, ожила во всей своей чарующей древности.