— А-а-а! — завыл Косой и схватился за челюсть. Ко всему он еще прикусил язык.
Стою в страшном напряжении, готовый ко всему. На Черноярской господствует право сильного. И вдруг между нами кто-то вырастает.
— Пойдем домой, — слышу я голос отца.
Как он попал сюда? Неужели уже закончилась смена? Никто не нарушает напряженной тишины. Славка отходит в сторону. Низко опустив голову, шагаю чуть впереди отца.
Старик молчит, разглаживая свои аккуратно подстриженные усы. Мне становится невмоготу от его молчания, уж лучше дал бы мне по шее. И вдруг он начинает заразительно смеяться.
— Ох, стервец, — задыхается он и устало опускается на скамейку у наших ворот. — Ну и разукрасил ты его! И откуда ты такой в нашей семье?
— Тебе видней, папа.
— Он против тебя, что слон против моськи. Думал — задавит одной своей тяжестью, весом распластает, а он половину языка проглотил.
Теперь мы хохочем оба. Опомнившись наконец, он напускает на себя серьезность.
— Приведи себя в порядок. Мама не очень порадуется такому виду. — И он протягивает мне свою жестяную расческу, всегда торчащую у него из кармана спецовки вместе с кронциркулем.
Пока я пытаюсь причесаться, он глядит исподлобья, словно сомневаясь, справлюсь ли я с этим делом.
— За что ты его?
— Буржуй проклятый!
— Буржуй не он, а его отец.
— Все равно. Теперь не посмеет тебя голодранцем называть.
— Ах, вот в чем дело! Выходит, виноват я.
— Знаешь, что он сказал? Вы, — говорит, — беситесь от зависти, сами бы рады такой магазин иметь.
— А ты бы сказал — нам, мол, чужого не нужно.
— Он не поверит. Ему можно втолковать лишь кулаком.
— Кулак — довод неправых людей. Недаром говорят: «Из двух ссорящихся виновен тот, кто умнее». На одних кулаках далеко не уедешь. Разве всегда прав сильный? Ох, Вовка, Вовка, нарвешься ты когда-нибудь…
— Возможно, — усмехаюсь я. — Наполеона и того побили.
— А почему? Зарвался. На одну силу понадеялся. Не советую тебе лезть в Наполеоны. Представь себе на минуту, что все люди станут друг друга убеждать по-твоему, кулаками.
У бати всегда в запасе неопровержимые доводы.
— Возьми, к примеру, нас с тобой, — продолжает он. — Я не разрешаю тебе играть в карты, отрабатывать в тюрьме наказание за других, гонять целыми днями в футбол, курить, а ты все это делаешь. У меня, пожалуй, больше оснований отлупить тебя, чем у тебя — бить Коржа, однако я кулаков в ход не пускаю.
— Можешь бить, — небрежно бросаю я.
— Глуп ты, Вова. «Можешь бить»… А у меня рука не поднимается на человека более слабого. Ей-богу, это унижает меня. Ничем другим, значит, повлиять не могу, вот и лезу с кулаками.
