? О таких вещах женщинам лучше говорить между собой. Может, ты и сама не очень-то поняла, что случилось. Может, ты просто немного растерялась. Не стоит тебе так волноваться, не стоит и преувеличивать то, что случилось: ведь дети часто любят преувеличивать, а ты еще ребенок. – Говоря, он растирал указательным пальцем шею под воротничком.
Он помолчал.
Но что он такое говорит? Я уставилась на его палец, разглаживавший кожу.
– … и я отпускаю тебе грехи твои…
Но что он такое говорит?
Церковь ожила и загомонила. Пока мы с ним говорили, она понемногу заполнялась прихожанами. Они приходили целыми толпами. И все – на пасхальную службу.
– Прочитай три раза «Аве Мария», один раз – покаянную молитву «Меа culpa»[17] и на этой неделе приходи в церковь каждый день, к полуденной службе.
– Что же вы такое говорите, дон Антонио?
Он встал.
– Но я хочу быть счастливой… снова стать счастливой… – Я схватила его за руку: хочу, чтобы он снова сел, чтобы он меня выслушал, чтобы он мне помог.
– Завтра, когда придешь, я отведу тебя к сестре Мимме, и вы тогда поговорите. А вот сейчас оставайся на службу.
И он ушел.
Я обернулась назад.
И увидела, что церковь уже битком набита народом.
Мои руки кто-то словно пригвоздил к спинке стоящей передо мной скамейки. Они сделались тяжелыми-претяжелыми. И ледяными. Заледеневшие фигуры снова наполнили мою голову. Они снова составились из кусочков, как по волшебству, и выглядели почти как живые, как на трехмерной картинке.
Я словно закоченела. И осталась сидеть.
А тем временем началась пасхальная служба.
Городок
– Потаскухи, обе вы потаскухи.
«Фиат Y-10» поравнялся с тротуаром. Анна и ее сестренка здесь одни, вокруг – никого.
В три часа дня на улице Гарибальди никого не бывает.
Машина проехала так близко от Анны, что слегка задела ее руку, и порыв взвихренного воздуха заставил ее остановиться.
В «Фиате Y-10» сидят две женщины. Та, которая за рулем, нажала ногой на тормоз, и машина резко остановилась. Женщина включила механизм заднего хода, и машина сдала назад. Анна сжала в своей руке ручку сестренки. Сестренка вся дрожит. А вот свою дрожь Анна пытается унять. Подняв глаза, она пристально, немигающим взглядом, смотрит прямо в лицо женщине, сидящей за рулем. Остановив машину, она сидит в ней почти около них.
Анна молчит. Молчит, но все равно на нее смотрит. И ее глаза кажутся бездонными. А там, в глубине, не один только взгляд. Там, в глубине, целая жизнь.
Женщина хохочет и, даже не опустив стекла, делает такую гримасу, будто ее тошнит. А другая – та, что сидит на пассажирском сиденье,
