бабушке. Но мелькали столбы и километры, девушки, такие же, как и она, пели в вагонах песни, н теперь уже ничего нельзя было изменить. Проплыло мимо Кол пи но— отсюда Лариса один раз возвращалась в Ленинград пешком; потом позади осталась Малая Вишера — это уже было далеко, а поезд шел все дальше и дальше, и успокаивающе мерно отбивали колеса: «Не го-рюи, не го-рюй, не го-рюн, не го-рюй!»
А ночью, когда от дружного храпа колебалось тоненькое пламя огарка, Лариса решительно дописала последние строки письма:
«...Я знаю, что поступила правильно, и вы меня поймете и простите. Иного пути у меня не было — я больше не могла так жить. Не сердитесь, что я все сделала тайно и самовольно, так будет меньше ненужных слез. Мои дорогие, бабушка и мама! Я вас очень, очень люблю! Ваша Лариса».
Паровоз простуженно крикнул в темноту, затормозил ход. Вагоны толкнулись друг о друга, затрезвонили буферами. От резкого толчка задергалось пламя и вдруг погасло, оставив дотлевать красную точку на копие фитиля. Кто-то пробежал вдоль эшелона. Раздался звонкий, привыкший к командам голос:
— Вы-хо-о-дни-м!
Разоспавшиеся девушки, по-детски поеживаясь и протирая глаза кулаками, стали прыгать на станционный песок.
Это был один из вокзалов затемненной, спящей Москвы.
Трудными оказались первые дни военной службы. Там же, на вокзале, девушек разбили на три группы. Две из них увели куда-то в ночной мрак перетянутые накрест ремнями военные представители. Третья, в которой оказалась Лариса, стояла беспорядочной толпой, ничем не напоминающей строй, в ожидании своего провожатого. Он вынырнул из темноты внезапно, огромный, неестественно широкоплечий флотский старшина, и моментально покрыл приглушенную девичью скороговорку густым, как нижняя октава геликона, басом:
— Стоп травить, девчата! Становись в колонну по четыре. Начинается флотская служба!
И, подстегнутая этим окриком, Лариса только теперь ощутила, что в:е прошлое точно отрезано ножом. Слово
«служба» вмиг отобрало у нее капризы, наклонности, привычки. Она становилась в ряд, в котором каждый похож на другого, в котором властвует суровое слово «приказ», в котором нельзя идти «не в ногу» ни в прямом, ни в переносном смысле.
И уже утром возвещенное старшиною «начало флотской службы» не замедлило вступить в свои права.
Оно началось на безрадостном, покрытом корявым булыжником дворе флотского экипажа. Шел предосенний, сеющий дождь, и от этого каждый камень отливал скользким мутноватым глянцем. Девушки, уже переодетые в топырящуюся форму, стояли двумя шеренгами, собранные на первые строевые занятия. Лариса с усмешкой думала, что дома мама, пожалуй, ужаснулась бы, увидев дочь почти раздетой под таким дождем. Л здесь никто не обращал на это внимания. Существовал «распорядок дня». В одной из его граф стояло «9-00—11-30— строевые занятия», и никакой дождь нс мог отменить «запланированное мероприятие».
