Так, захваченный самыми разнообразными мыслями, Евсеев прошел под сводами массивной арки и очутился на широком дворе равелина. Прав был старшина Юре-занский — личный состав находился в строю. Перед строем, с белым трепыхающимся листком в руке (Евсеев вспомнил, как точно так же трепетал листок в руках пехотного командира) стоял политрук Паранов. Увидев Евсеева, он сделал движение в его сторону, но капитан 3 ранга остановил его жестом, и Варанов продолжал прерванное чтение:
«...Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа...»
Евсеев подошел поближе. У самого строя один из краснофлотцев быстро, не отрывая глаз от политрука, шепнул Евсееву:
— Телеграмма Ставки!
Евсеев кивнул головой. Он уже сам догадался об этом и теперь с нетерпением ждал продолжения, ждал таких близких, понятных, заслуженных слов, говорящих о том, что бессонные ночи, лишения, страдания, жизни товарищей не пропадают даром, что люди, уже около гола стоящие насмерть на севастопольских рубежах, не забыты, не затеряны в большом пожаре войны.
Ему показалось, что Варанов сделал слишком длинную паузу, или так только кажется от нетерпения и одуряющей жары?
«...славные защитники Севастополя, — наконец раздались его слова. — с достоинством и честью выполнят' свой долг перед Родиной.»
Ряды краснофлотцев качнулись. Как ветерок, пробежал шепот.
Стояла тишина. Накаленные камни струили горячий воздух. Назойливо жужжа, гонялись друг за другом крупные, вскормленные на падали мухи. Со стороны города донеслись частые разрывы — город (в который раз!) бомбили немецкие самолеты.
Варанов вопросительно посмотрел на Евсеева: «Будешь говорить?» Евсеев утвердительно кивнул головой.
— Слово имеет капитан третьего ранга Евсеев, — объявил политрук и отошел немного в сторону, уступая место у середины строя. И пока Евсеев сделал несколько шагов к этому месту, он чувствовал на себе десятки настороженных. ожидающих глаз. Он стал точно туда, где раньше стоял Варанов, и строго взглянул на строи, как будто перед ним находилось одно огромное, не сводящее с него глаз лицо. Евсеев был замкнут и суров от природы, и в части его побаивались, но сейчас, взглянув на утомленных, так много переживших людей, на долю которых выпал самый тяжелый в жизни жребий, он вдруг почувствовал прилив теплоты, и. очевидно, поэтому при первых словах голос его немного дрогнул:
— Дорогие друзья!
И необычное, неофициальнее обращение, и непривычные нотки в голосе командира заставили всех насторожиться. Казалось, что сейчас он скажет что-то тревожное, ошеломляющее, может быть, такое, после чего похолодеет кровь в жилах, и люди сомкнулись плотнее,
