Юная мадам сразу принялась командовать:
— Сюда проходите. Вот здесь поставьте, пожалуйста.
Квартира у майора была двухкомнатная, тумбочка отправилась на половину дочки. Правильно, должен же папа что-то с работы принести!.. Где у них мама, я пока не понял.
— Лиза! Напои молодых людей чаем! — из другой комнаты крикнул майор.
— Вы будете чай? — стрельнула по нам озорными глазами распорядительница.
— А покрепче ничего нет? — спросил я. Девушка тут же заложила меня отцу:
— Папа, они спрашивают, нет ли чего покрепче?
— Покрепче я бы сам не отказался. Да где взять?
Я хотел было сказать, что в Мирной, например, для этого шинки имеются, но прикусил язык.
— Вино у нас только нарисованное, — вздохнула Лиза, указывая на натюрморт, висящий на стене, когда перебрались в кухню.
— Нарисовать мы и сами можем, — вздохнул я в ответ и отрекомендовался: — Мы с коллегой — художники.
— Правда? — Девушка округлила глаза, тут же исчезла из кухни, вернулась с листом бумаги и коробкой цветных карандашей. — Нарисуйте мне жирафа!
— Почему жирафа? — спросил я, принимая бумагу и карандаши.
— Он большой, ему видней. Я буду с ним советоваться.
«Наутилус помпилиус», — вспомнился Илья Муромец.
— Такой на одном листе не уберется, — втянулся в абсурдный разговор я. — А советоваться нужно с папой.
— Не хотите жирафа, нарисуйте философский камень.
— А камень для чего?
— Все его ищут, а у меня уже будет.
— Камень я могу из-за пазухи достать. Держу на всякий случай. Мы же в армии…
В кухню вошел Гоменский:
— Они такие прикольные! — сказала дочка папе про нас, словно видела перед собой двух клоунов. Майорской дочке все солдатики казались забавными. Я узнавал в ней самого себя — подростка в гостях у дядьки. Тогда мне все солдаты тоже казались славными парнями, готовыми по-доброму услужить.
— У вас чайник убегает! — указал майор на плиту и вышел.
— Чайник убегает! — подхватила дочка с другой интонацией.
— Это не страшно, — успокоил я, поворачивая ручку на плите. — Плохо, когда солдат срочной службы убегает…
Пока девушка расставляла чашки, выкладывала печенье, конфеты, а Серега разливал чай, карандаш у меня забегал по бумаге. Лиза Гоменская не спрашивала, что же я в итоге рисую — жирафа или философский камень, но с интересом поглядывала на меня. Что и требовалось.
Майор зашел ко мне за спину, глянул на рождающийся рисунок и с загадочной улыбкой — на дочку.
— Ну, кто там, кто? — не выдержала она и вскочила с места. Я дунул на листок и подал ей ее портрет.
