С палубы катера Зимовцу подали бросательный конец - тоненькую такую веревочку - и подтянули к борту, выпустив попутно воздушный пузырь из-под реглана. Но такая снасть неспособна была выдержать богатырскую Васину «натуру». Она оборвалась, и Зимовец канул в пучину, наподобие топора. В глубине моря, сильно обидевшись на веревочку, он гребанул лапами сверху вниз, раз и другой, вскинул глаза, как перископ, и увидел спасательный круг перед носом. Боцмана вытащили, растерли спиртом, дали внутрь для сугреву, так потом он даже не чихнул.
- Не принял морской шкипер, - объяснял Вася в курилках такое стечение обстоятельств, но, остерегаясь вторично искушать судьбу, поклялся в море никогда не дремать. Прямо Зимовец не признавался, но многоопытным слушателям и так было понятно, что только сонного человека могло вышвырнуть за борт вот таким макаром.
В общем неудивительно, что именно боцман Василий Зимовец с флагманского катера первым доложил Чекурову о черном силуэте на фоне бесноватого свечения воды.
- Атака! - скомандовал командир дивизиона, решив применить широко известный прием: прорыв между головными кораблями охранения в центр вражеского конвоя. Противник привык отражать такие атаки и неизбежно ослаблял наблюдение на других направлениях.
По условному сигналу катер, которым временно командовал Дмитров, тотчас уклонился влево, осел на корму, будто перед прыжком, а в сорока метрах сзади выгнул по-кошачьи седую спину бурун максимального хода. Лейтенант Русначенко тоже увеличил скорость катера, но противника не видел.
- Где он? - нервозно спрашивал он.
Вдруг воздух вспыхнул и заблистал. Русначенко заслонился, не понимая, откуда фиолетовая резь в глазах. Два осветительных снаряда, выстреленных из пушки, опускались на маленьких парашютах, разливая над морем пронзительный свет. Наступила будто бы тишина. Лоснилась палуба, как бы выхваченная из тьмы. Замерли головы в стальных зеленых касках. Глаза щурились, как у совы в дневной час. А вокруг за блестящей чернотой полярной ночи уже сводились в одну точку прицелы и визиры, тянулись пальцы к ревунам, к спусковым крючкам и гашеткам, замерла в стволах перед прыжком сварливая сталь.
Русначенко таращился, не соображая, откуда ждать огня. От волнения он уже плохо различал, где север, где юг, где остался свой берег и где побережье, занятое противником. Мрак за чертой мертвенно-белого света будто сгустился крутым киселем, выхватив, как на арене, такой маленький, такой деревянный катер. И катер словно остановился, хотя мчался на самом полном. Свет «фонарей» на парашютиках, легко обгоняя катер, его «раздевал».
