— Какую балетчицу? — в изумлении спросил Коньков.
— Какую? Про которую Рогов рассказывал, что опутала вас.
— Так он называл её балетчицей?
— Ну да. Я почём знаю, кто она такая!
На сердце у Конькова стало полегче.
— Глупая сплетня, и больше ничего, — сказал Коньков и вспыхнул весь.
— Дай Бог! Я вам больше верю, чем. Рогову Если вы больны, не беда это — пройдёт, так просто соскучились по Дону Тихому, тоже не беда. Только бы не любовь!.. Однако надо посмотреть, что делается у них.
— Позвольте мне с партией поехать.
— Эх вы!.. Ну, «езжайте» с Богом!
Выбрал Коньков себе казаков, вскочил на Ахмета и поехал за ту границу, где кончалась жизнь и начиналась смерть, где стоял страшный, неведомый «он».
И все казаки чувствовали этот рубеж, все понимали, что вон за той межой, на которой так пышно разросся ивовый куст, начинается что-то новое, неведомое и страшное.
И хотя вчера ещё они были там, но сегодня уже здесь не то.
Словно край мира прошёл по меже. Один Коньков забыл про войну. У него на душе словно трубили праздник, ему весело было и радостно.
Говорили про балетчицу, а не про Ольгу Клингель?! Ах ты, душа моя, красна девица, — и я подумал на тебя... Это мне Господь послал утешение за мою жаркую молитву вчера... И беспечно и весело шёл он на своём Ахмете вперёд, забыв, где он и что перед ним.
— Que vive[42]? — раздался испуганный голос впереди, и вслед за тем щёлкнул выстрел и с визгом и шорохом пролетела пуля.
Выскочил вперёд фланговый урядник и положил ударом сабли в голову французского часового. Но дальше ехать было немыслимо.
Последние французские посты быстро снимались; авангардный эскадрон выезжал из Новогрудка, и по лёгкому, тёплому ветерку доносилась польская речь и топот коней.
Жёлтые пятна на синем общем фоне, флюгера пик указывали, что это была польская конница графа Турно.
Коньков вернулся к Зазерскову и рассказал о случившемся. Послали донесение к Платову.
— Так выезжают? — Коньков кивнул головой.
— Ну, с Богом! По коням! — и новая нотка, суровая какая-то, властная зазвучала в голосе Зазерскова.
Казаки разбирались по лошадям и влезали на них, пока другие ещё подтягивали подпруги и готовились к походу.
И у них на лицах тоже есть особенный отпечаток какой-то суровости и необыкновенного внимания к мелочам. Пастухов, никогда не чистивший гнедого своего маштака, вдруг заметил пятнышко на его ноге и усердно оттирал его рукавом. Акимов пробовал скошовку
