Мы ехали уже двое суток, но не знали, по каким дорогам и городам нас везли. Мелькали за окном непривычные нашему глазу аккуратные домики с черепичными острыми крышами, небольшие чистенькие городки с высокими шпилями кирок, рощицы и крохотные клочки полей. Временами поезд грохотал по металлическим сплетениям мостов. И мы видели под собой широкую реку. Но что это за река - не знали. Может, Одер, а может быть, уже Майн или Рейн.
Я подолгу стоял у окна, смотрел на чужую, враждебную мне страну и вспоминал, как весной ехал по цветущей Украине и любовался белоснежными садами, уютными хатами, высокими тополями и задорными журавлями у колодцев. Вставали перед мною черные [55] Марусины косы, ее доверчивые веселые глаза. Все опрокинуто, растоптано тяжелыми сапогами немецких солдат, вот таких же, как и эти, сидящие у двери. В эту секунду словно жесткая рука больно хватала за горло. Во мне поднималась волна такой жгучей ярости, что, казалось, еще секунда - и я, безоружный, больной, истощенный, брошусь на них. Я сжимал в карманах куртки кулаки и оставался на месте, ибо знал, что за эту безумную попытку поплатятся мои товарищи, сидящие и стоящие рядом со мною в грязном тюремном вагоне.
Наконец поезд остановился у станции какого-то городка, нас высадили, провели городскими окраинами, вывели на широкое шоссе. Скоро мы подошли к лагерю. В одной стороне этого большого лагеря стояли свободные бараки. В них нас и разместили.
Как выяснилось позднее, это был лагерь военнопленных французов, поляков и югославов. Нас держали в строгой изоляции, и мы только издали видели их, строящихся на поверку у своих бараков, бегающих от кухни с бачками, выходящих на работу.
В бараках мы увидели трехэтажные нары. По сравнению с лагерем № 326, где мы спали в ямах под открытым небом, место нам показалось неплохим. Здесь, по крайней мере, есть крыша над головой и сухое теплое помещение. В глазах моих товарищей я увидел какой-то свет надежды, что-то человеческое вместо застывшего безразличия, поразившего меня в том лагере.
Днем нам дали горячего супа, принесенного из кухни французского лагеря. Каждый из нас старательно выскребывал свой котелок или банку, и все мы говорили, что съели бы этого супа целый бачок.
В эту ночь, растянувшись на голых досках нар, мы крепко заснули, стараясь не думать о том, что ждет нас завтра.
Утром после поверки нам всем велели раздеться догола. Солдаты рылись в нашей одежде, выискивая, нет ли у нас оружия. Если находили у кого-нибудь хотя бы складной нож, немедленно отбирали, а владелец получал несколько палок.
