К вечеру во двор въехали две крытые брезентом машины, груженные нашими военнопленными. Нас вывели и начали вталкивать в эти же машины. Я шел позади толпы пленных и не сумел так же быстро, как другие, влезть в машину. Солдат ткнул меня прикладом пониже спины так, что я мешком свалился в кузов.
Это был первый удар в плену. Я до сих пор его помню. Дальше мне приходилось каждый день терпеть их и все я, конечно, запомнить не мог, а вот этот помню…
Машины тронулись. Тесно прижавшись друг к другу, пленные сидели под брезентом. Здесь же раненые. Дорога неровная. На ухабах грузовик подбрасывает и кидает из стороны в сторону. Раненые стонут.
Мы молчим и не смотрим друг другу в глаза. У всех одно и то же чувство мучительного стыда от того, что мы вышли из войны в такой опасный и ответственный для Родины момент. Как подумают о нас родные? Сумеем ли мы когда-нибудь искупить свою вину?
Вот и граница, река Сан, мост, который несколько дней тому назад был нейтральным. Немцы долго не могли овладеть им. Здесь стояли насмерть пограничники, а мы из своих дотов десятками и сотнями уничтожали [39] врагов. Теперь враги свободно проезжают по мосту, а мы едем пленными в немецких машинах.
Дорога идет по немецкой территории, вдоль границы. Нам хорошо видна вся передняя линия нашего опорного пункта. Развороченные глыбы бетона, всхолмленная земля. Сколько наших товарищей погребено под тяжелыми бетонными плитами! Вот с выбитыми амбразурами дот, который защищал Володя Молотков. Я ищу глазами то место, где был мой дот и вижу его останки: груда серого камня. Соседний дот Феди Скрипниченко. «Милый, веселый, резвый Федя. Кто и когда узнает о твоем подвиге?» - думаю я.
- Смотрите, как разорили, гады, - показывая на доты, говорит незнакомый боец. - Видно, тут наши дрались до последнего.
Мы с Володей переглянулись.
Машина катилась все дальше и дальше.
Нас привезли в городок Санок, выгрузили и загнали в какой-то сарай, который оказался конюшней, заперли на замок и поставили у дверей автоматчиков. Здесь было много красноармейцев и гражданских галичан, попавших в плен потому, что они напялили вымененные на хлеб красноармейские гимнастерки и брюки. Они держались от нас отдельно. Особенно избегали меня. Бинт с лица и головы у меня сполз, обгорелая кожа сочилась кровью. То ли они этого боялись, то ли другого чего, только всякий раз, когда я проходил мимо них, они, ругаясь, бросались от меня в сторону.
Вечером нас вывели на поверку. Галичане в армии не служили, строиться не умели, бегали, разыскивая своих земляков, и создавали страшный беспорядок. Ну, а немцы, как любители порядка, били всех подряд палками по головам. Как ни старался я избегнуть этого, мне все же достались три удара по голове. Я ткнулся в чью-то спину, но Володя тут же поддержал меня и помог встать в строй. Кровь лилась из ран и ссадин, в голове шумело, я едва стоял на ногах.
