- Ты только подумай, когда мы живем... Только представь! Ведь теперь революция. Вся земля волчком вертится, треснуть хочет...
Валерия подняла на Сергея широко раскрытые глаза, налитые светлой печалью, вздохнула.
- Какой ты умный, Сережа!
- Лет через двадцать еще умнее буду.
- Я вот до сих пор не имею никаких убеждений, в программах совсем не разбираюсь... Иногда будто понимаю, иногда совершенно ничего не понимаю... Станет говорить Марья Кондратьевна - ей верю, станет говорить Федякин - и ему верю. А ведь он - большевик, Сережа.
- Я тоже большевик!
- Ты?
Сергей схватил Валерию за руки:
- Вставай, проклятьем заклейменный!..
- Сережка, сумасшедший, всю улицу переполошишь...
- Хочешь, дьякона разбужу в окошко? Эх, и трус!
- Идем домой.
- Попадет нам дома. Тебе больше всех...
- За что?
- За то, что поповская дочь... Не ходи по ночам...
Валерия улыбнулась.
На крыльце они долго стучались.
- Не пустит! - говорил Сергей. - Стучи ты еще. У меня кулаки больно.
Валерия становилась спиной, ударяя каблуками в дверь, Сергей легонько подпевал:
- Е-ще ра-зи-к, е-ще раз...
Никанор слышал беспорядочные стуки, знал, что пришли полуночники, но решил не отпирать. А когда Сергей застучал кулаком по наличнику, тревожа всю улицу, вышел с зажженным огарком в руке.
- Кто тут?
- Мы, папа: я и Сережа...
- Бесстыдники!
Хотел объясниться сейчас же, а пока запирал коридорные двери, возился в прихожей с крючками, Сергей успел притвориться. Лежал он на диване в столовой, вытянув длинные, неразутые ноги, громко похрапывал. Никанор постоял над ним, поморщился, наводя ему свет на глаза, остановился около комнаты Валерии. Валерия по-ребячьи сидела на кровати, обхватив руками голову, легонько раскачивалась. Потом легла щекой на подушку, увидела Марью Кондратьевну, Петунникова на клюшке, красное полотнище, которым покрыл ее подошедший Федякин, и, отделившись от постели, радостно поплыла из душной комнаты в яркий безграничный простор. Во всем, что пугало, тревожило Никанора, не видела она ни страшного, ни пугающего. Революция для нее была не борьба, не битва, обагренная кровью виноватых и правых, и, подхваченная волнами радости, Валерия плыла на них со светлыми улыбающимися глазами, не имея ни врагов, ни противников. Остальное пока в стороне...
Долго стоял Никанор молча, глядя, как тает огарок в руке, нерешительно постучал в перегородку:
- Леля, мне нужно поговорить с тобой.
