Матрена тихо спросила:
- Трохим, чего болтают на улице? Какой ты хлеб хочешь раздавать?
- Пшенишный.
- Говорят, по амбарам пойдешь?
Федякин не ответил. Матрена постояла молча, снова ушла. Хотела печь топить - работа валится из рук. На выгоне, на реке бабы рассказывали страшное. Пока шла домой, казалось ей, что лезет она на высокую гору, никак не может влезть. Паранька Семенова сама видела, как Лизаров оттачивал ночью топор: "Драться буду!" Михаила Данилыч поставил в амбаре железные вилы, Лавруха Давыдов приготовил бомбу. "Как, говорит, придут за хлебом, так и брошу: всех разорвет..." Синьков сказал Лаврухе: "Ты меня из бомбы, я тебя - из ружья".
За одно утро намотали целый клубок всевозможных толков. Нести его было тяжело, Матрена даже поплакала тихонько. Пугала ее мужнина отчужденность. Живет в одной избе, а лица не видно. Занавесился изнутри, и не знаешь, что думает. Говорит мало, все больше смотрит в сторону. Ох, эти книжки! Сколько раз собиралась Матрена похитить их! Это они испортили мужа, приворожили, сделали не похожим на других мужиков. Все тащат в дом, продают, прячут деньги, заводятся обувью, хорошей одеждой, а Федякин стоит бустылом среди голой равнины, не имея ни обуви, ни одежды.
Спросила во второй раз:
- Трохим, чего ты задумал?
Посмотрел Федякин на нее, посвистал, помурлыкал.
- Чего боишься?
- Убьют тебя.
- А если осечка будет?
- Какая осечка?
- Ладно, топи иди печку.
Матрена стояла.
- Иди, никто меня не убьет. Убьют - одним меньше.
- А мы куда? Тебе хорошо - уткнешься в свои книжки и сидишь, как колдун, над ними.
- Мне надоело! - поморщился Федякин.
- А мне не надоело?
Дедушка Павел выглянул с печи. Отошел он от жизни, не ввязывался, все больше о душе подумывал. То покашляет, то поохает. Выйдет на двор, пороется по старой привычке, задохнется, устанет, снова тащиться на печку. Не стар годами - жизнь замотала.
С самого вечера у дедушки сердце болело, только понять не мог - к чему. Когда пришли Курочкин с Емельяном, стало яснее, но и тут не расслышали всего старые уши. Одно слово хорошо вошло в расслабленную голову - хлеб. А как понял, что Трофим собирается пойти по амбарушкам, не мог улежать под дерюжкой дедушка - задвигался.
- Трошь!
Любил старика Федякин, быстро откликнулся. Думал - испить захотел или так занеможилось что.
- Сядь-ка вот тут! - Старик показал на скамейку около кровати. - Выслушай меня!
