— Зачем ты, Скворцова, так басишь! — произносит худенькая женщина, обращаясь к высокой девушке с черными глазами и румяными щеками.
Скворцова бросает насмешливый взгляд на худенькую женщину и молчит.
Все, дрожа от холода, садятся пить чай из глиняных кружек и жадно накидываются на куски черного хлеба. В комнате слышится говор; едва можно расслышать, что в одном конце говорят:
— Отдай мне свой хлеб. Я тебе завтра отдам свой, вот те Христос! Сегодня страсть как есть захотелось.
— Да, а ты думаешь, я не хочу есть!
— Скаред! Шидоморка!
В другом конце гораздо явственнее слышится разговор, переходящий в ссору:
— Это ты мой хлеб украла? — говорит один голос.
— Чего мне воровать? у меня свой кусок был.
— Неправда. Ты и свой и мой съела!
— Тише! — кричит худенькая женщина в синем платье.
— Марья Николаевна! Скворцова мой хлеб украла! — слышится пискливая жалоба.
— Я и не думала воровать! Суслова врет, — отзывается контральто.
— Да, да, украла! Ты быка съешь! — кричит Суслова;
— А ты семь коров съела, а все толще не сделалась! — отзывается контральто.
— Вы обе станете на колени во время занятий, — произносит худенькая женщина в синем платье.
— За что же я стану стоять на коленях? Я не брала ее хлеба! Вы рады ко мне придираться, — отозвался контральто.
— Ты, Скворцова, без свидания с родными останешься на две недели.
— Нет-с, я буду жаловаться Анне Васильевне! Вы все на больших нападаете, — снова отозвался контральто.
Женщина, которую Скворцова называла Марьей Николаевной, быстро изменилась в лице. Оно приняло странное выражение гнева и в то же время мучительной горечи. На пожелтевших щеках выступили багровые зловещие пятна. Она быстро встала со своего места, подошла к Скворцовой и, дрожа всем телом, нервно сдернула ее с табурета.
— На колени! Сейчас на колени! Стой до прихода Анны Васильевны! — задыхающимся голосом произнесла она. — Ты жаловаться хочешь, жаловаться! Ты думаешь, что мне за тебя, за девчонку, за нищую, дадут выговор! Вы все думаете, что мы ваши горничные, что мы ваши служанки! Вы на голову нам сесть хотите! Подлые!
Марья Николаевна, не помня себя, схватила за ухо Скворцову и пригнула ее чуть не к самому полу.
— Здесь, здесь, у моих ног настоишься, наползаешься, прежде чем мне дадут из-за тебя выговор! — проговорила она, едва сдерживая подступавшие к ее горлу слезы.
Она неверной походкой удалилась на свое место, но уже не могла пить поданный ей чай.
— Вы бы воды выпили, — хладнокровно заметила с другого конца стола толстая женщина, одетая в такое же платье, как и Марья Николаевна. — Вам вредно сердиться!
